Популярного музыканта Николая Носкова в качестве потенциального собеседника предложили наши читатели. Что свидетельствует о том, что певца помнят и любят, хотя на телеэкране он практически не мелькает, самопиаром, в отличие от некоторых коллег, не увлекается. Разговор получился достаточно откровенным. 

Беседовал Евгений Данилов

— Как-то на одном вечере, я помню, вы три с половиной часа пели без перерыва, мощно пели, вживую. Николай, откуда у вас такие уникальные вокальные данные?
— Такой голос у меня от природы. Плюс работа над собой. Специального вокального эстрадного музыкального образования у меня нет. Но в эпоху СССР его как такового и не было. С магнитофонных записей я пытался петь композиции тех исполнителей, которые мне подходили по вокальным данным. Роберт Плант, Ян Гиллан, Дэвид Ковердэйл, Рэй Чарльз. Но потом я потратил очень много времени на то, чтобы из себя все это выдавить и сделать себя таким, какой я есть.

— Чтобы ни на кого не походить?
— Именно. Это тоже большой труд. И здесь необходим вкус, который тоже дается от природы. Людей с музыкальным образованием очень много, но пошлости в их музыке тоже нередко достаточно именно из-за проблем со вкусом.

— Многим людям музыкальное образование как раз во благо не пошло. Может, это и неплохо, что вас не выровняли по общей линейке?
— В 1980 году я стал работать с Давидом Тухмановым в составе группы «Москва». До этого некоторые члены Союза композиторов предлагали мне петь их произведения. Я был очень молод, но чувствовал, что это не моё, и петь их песни не нужно. И отказывался от всех предложений. Но работая с Тухмановым, я такой глоток свежего воздуха получил...

— А как душа и голос соотносятся?
— Они идентичны. Если у человека грубая душевная оболочка, то и в голосе будет злость чувствоваться, доброго посыла не будет. Можно даже хард-рок петь, но если душа чуткая, то и в такой музыке её услышишь. А если певец жёсткий, с искорёженной душою, то голос всё это проявит. И это не спрячешь.

— Получается, что голос — это зеркало души?
— Можно и так сказать. Тут прямая зависимость.

— А как родители отнеслись к вашему увлечению музыкой?
— Мама у меня очень неплохо поёт русские народные песни. И голос мне тембрально от неё передался. После мутации голосовых связок в четырнадцатилетнем возрасте у меня и появилась вполне естественным путём вот эта «сыпь» в голосе. Как у мамы, люди из народа вот так и поют, они не кричат, а поют.

— Но вообще творческие люди в семье были?
— Брат мой, его уже, к сожалению, нет с нами, очень хорошо рисовал, писал картины маслом. Остальные же члены семьи никакого отношения к изящным искусствам не имели. У нас была обычная рабочая семья. Жили мы в Гжатске, старинном русском городе, ныне это город Гагарин, родина первого космонавта. Я там очень давно не был. У меня планируются концерты в Смоленске, и я хочу туда съездить.

— А когда вы начали заниматься музыкой профессионально?
— Я никогда не думал, что я стану профессиональным музыкантом, и особого стремления к этому у меня не было. Просто меня как будто кто-то вёл. Мы жили в Череповце, на родине отца, там я и начал заниматься музыкой. Просто ко мне подошёл один человек, педагог по вокалу, по классической музыке. Сказал, что у меня очень оригинальный голос баритонально-тенорового окраса, и спросил, не хотел бы я заняться серьёзной музыкой? А я в то время подрабатывал в ресторане.

— Вы сразу согласились?
— Я согласился, и он меня целый год готовил для поступления в Ленинградскую консерваторию. Но он предупредил, что следует отказаться от исполнения на сцене «всяких там рок-н-ролльных произведений». Раз ты собрался петь оперные арии, так про эстраду — забудь. Но я хитрил: днем занимался оперным вокалом, а вечером пел рок-н-ролл.

— И чем закончилось дело?
— Тем, что преподаватель, в конце концов, меня поймал и поставил перед выбором. И выбор я сделал в сторону рок-н-ролла. Потому что рок-н-ролл это веселье, это идеи, это девчонки. А позже к нам приехал ВИА «Ровесники», и появилась возможность поехать на прослушивание в Москву. А там жила моя тётя, поэтому мне было, где остановиться. Я попел в разных ВИА, но мне эта работа не очень понравилась.

— Почему?
— Мне репертуар не понравился. Я в нём не мог выразиться как вокалист. Всё усреднённое, в районе терции, а я собирался удивлять народ. Но этим никого не удивишь. Я помучился какое-то время и в итоге снова вернулся в Череповец. Лучше петь хиты в ресторане. Там-то я даже свои песни пел, а не только широко известные хиты.

— А отношение к музыке вы изменили благодаря встрече с Тухмановым?
— Да, встреча с ним подтолкнула меня к более серьезному отношению к музыке. До этого меня приглашали куда-то попеть, платили гонорары, но я всерьёз ко всему этому не относился. А после встречи с Давидом Федоровичем я понял, что это может быть профессией. И благодаря работе с ним так и получилось.

— Но узнали вас в музыкальной среде после работы в группе «Москва»?
— Да. Всё-таки Тухманов был весьма популярен. Хотя нас, к сожалению, очень быстро запретили. Кого-то за острые социальные тексты запрещали. Много было рок-исполнителей с хилыми вокальными данными, но острыми протестными песнями. А порой там и не было ничего, но чиновники в их произведениях всё равно второе дно находили. Хотя музыку они не играли, а просто под аккомпанемент произносили со сцены свои стихи. А в группе «Москва» мы пели песни на стихи наших классиков, Дмитрия Кедрина, к примеру. Современных поэтов не было. Так что за тексты нас прикрыть было нельзя, вызывала раздражение манера исполнения, голоса наши. Как-то в газете «Известия» написали, что если Носкову дать стенограмму 24-го съезда КПСС, он и из этого сделает балладу.

— Сильно!
— Им плевать было на то, что я пел. Важно, что голос цеплял и производил в душах людей какие-то метаморфозы, заставлял их о чем-то задуматься.

— А в репертуаре «Москвы» были ваши песни?
— Нет, кто бы нам позволил петь своё! Хотя я Тухманову свои песни показывал. И он сказал: «Коля, у тебя симпатичные вещи, продолжай писать». Мы, кстати, хотели с Лёшей Беловым, с которым тогда работали в «Москве», и с Давидом Тухмановым сделать пластинку, официальную, на фирме «Мелодия». Это сильно изменило бы наш статус. Но, к сожалению, эти планы не сбылись. Меня постоянно причисляли к каким-то врагам советской власти.

— Это за вашей спиной говорилось?
— Нет, в глаза говорили. И в итоге в 1982 году группу прикрыли.

— Переживали?
— Да. Все разбежались, каждый занимался своими делами. Но чтобы в то время продвинуться в мире музыки, надо было иметь связи, обращаться к Кобзону или к другим статусным людям. Просить о защите в конфликтных ситуациях и так далее. Спасите, помогите...

— А Иосиф Дадыдович уже тогда был авторитетным товарищем?
— Конечно. И многие артисты обращались к нему, если у них чего-то не получалось, или их запрещали. Они шли к Кобзону и жаловались на несправедливость. К Алле Борисовне тоже уже в то время ходили. У них были связи, и они иногда помогали.

— Но вы ни к кому не обращались?
— Я не считал это правильным. Не вполне этичным, на мой взгляд, было идти и что-то там для себя клянчить или защиты просить. Я просто занимался творчеством. Сидели в подвалах с музыкантами, репетировали, играли по квартирам.

— А жили-то на что, ведь у вас семья уже была?
— Интересный вопрос. Я, кстати, даже когда с Тухмановым работал, не получал ни копейки. Но я поступал хитро. Приходил в какой-нибудь ресторан, ждал перерыва, и просил у них гитару, чтобы сыграть. Обычно без проблем давали, узнав, что я с Тухмановым работаю. Тогда я выходил на сцену, играл и пел под акустику. Раздавались аплодисменты, люди подходили к сцене и давали чаевые.

— А какие, интересно, в то время были чаевые?
— Очень даже приличные в некоторых ресторанах. 25 рублей могли дать за исполнение одной песни.

— Да, это много. Скажите, а как возникла группа «Парк Горького»?
— Идея создать эту группу, скорее всего, Стасу Намину в голову пришла. В США проходил некий музыкальный фестиваль, и Стас Намин туда со своей группой съездил. Тогда ещё был жив их солист Саша Лосев. А сам я ни в «Цветах», ни в «Группе Стаса Намина» не участвовал. Но вдруг мне позвонил Саша Белов и сказал, что есть возможность поехать поработать в Америку.

— Вы очень обрадовались возможности выехать на Запад?
— Уже началась «перестройка», шел 1987 год. Но я без криков радости всё это воспринял. Мне не нравилась сама идея заниматься чёсом, хотя бы и в Штатах. Ведь что такое рок-группа — это коллектив единомышленников. Это люди, заболевшие некой общей идеей, которые эту идею и реализуют. А тут собрался некий ВИА, из членов которого я знал только Белова. Ну, ещё с Саней Маршалом пару раз пересекались — пел с ним как-то в составе группы «Ветер». И всё. Идея быстро собрать бригаду музыкальных шабашников, написать песни на английском языке и свалить в Америку меня как-то не вдохновляла.

— Но вы всё равно поехали?
— Да, поехал, работы-то толком не было.

— Какие первые впечатления были от жизни в США?
— Поначалу был шок. После тёмных улиц Москвы, всей нашей неустроенности, Нью-Йорк, куда мы приехали, произвёл сильное впечатление. Небоскрёбы, словно выплывшие из песни Вилли Токарева. Нас встретили какие-то люди, посадили в огромный лимузин, и я через стекло всё пытался разглядеть, а где же заканчиваются эти огромные здания? После жизни в пятиэтажных «хрущобах» это зрелище первое время шокировало. Но привыкание к американской жизни быстро пришло.

— А по-английски быстро заговорили?
— Более-менее нормально через год. Когда не нужно уже было напрягаться, пытаясь вспомнить нужное слово.

— А что не нравилось в американской жизни?
— Мясные продукты не нравились. На витрине лежала роскошная и очень красивая ветчина, а вкус у нее был какой-то весьма противный, кисло-мыльный. Из-за добавок и консервантов. Ведь в СССР в те годы мы ни о каких консервантах и понятия не имели. Сразу не съел колбаску, так она через пару дней уже покрывалась плесенью. Это был живой продукт. А там все лежит на витрине неделю, и от лежания только лучше делается.

— А чего вам больше всего там не хватало?
— Всего! Там другая культура, менталитет другой, другие взаимоотношения, другие ценности.

— Тосковали?
— У меня порой такая тоска была, что я не знал, что мне делать в этой Америке. Весь период там — это бесконечное стрессовое и шоковое состояние.

— По жене. видимо, тосковали?
— Ну, разумеется. И по жене, и по дочке. Жили мы одной стайкой, взрослые 30-летние мужики, прямо как в Вороньей слободке. Идёшь в туалет, а он уже занят кем-то. Значит, стой, жди, как на стадионе.

[youtuber youtube='http://www.youtube.com/watch?v=J1m8FyymiVs']

— Но хоть деньги зарабатывали.
— Да не было никаких денег! У нас при себе даже карманных денег не было. Нас возили питаться в ресторан, так там менеджеры сами расплачивались. И всё очень быстро надоело. Жить как в общежитии, вместе ходить завтракать и обедать, и прочее.

— Но договор-то хоть был, или все было по-русски? На честном слове?
— В Америке нас очень серьёзно кинули. Контракты-то мы подписали, но они были на английском, которого мы тогда не знали. Так что в итоге мы ещё даже должны остались. (Смеётся).

— А Стас Намин тоже прогорел?
— Про Намина ничего не скажу, не знаю. Лично я в Москву без денег вернулся. Мне эти два года, проведённые в Америке, тяжело дались.

— А какое впечатление у вас осталось от работы с американскими музыкантами?
— Тамошняя англо-саксонская музыка мне как вокалисту ничего особенного не открыла. И музыканты их тоже. Я уже в России все, что хотел, послушал. И когда в США мне предложили петь в дуэте с американской рок-группой Bon Jovi, то никакого особого волнения у меня не было. Я пел и со Scorpions. Я тогда уже был уверенный в себе молодой парень, хорошо владевший своим голосом. И много пел тогда именно по-английски.

— Но от американского шоу-бизнеса все же что-то почерпнуть удалось?
— Да. У них прекрасно технически оборудованные студии. У нас таких не было. И когда ты приходишь туда, приятно радовало, что звукорежиссёр уже на месте, всё выставлено. Наушники надел, стал к микрофону, и всё, можешь петь.

— А у нас не так?
— У нас, как правило, пару часов постоишь со звукорежиссёром, который долго будет всё выставлять, на твоём голосе будет настраивать микрофон. Потом тебе надо начинать петь, а ты уже устал. Или приезжаешь в студию на запись, а звукорежиссёра вообще нет.

— ?
— И потом час сидишь, ждёшь парня. Потом он ещё час будет все настраивать, чайку попьёт…

— Супруга не возмутилась, когда вы вернулись в Москву без копейки?
— Радость неимоверная была. Главное, что сам вернулся, что наконец-то вырвался из этих клещей, маленькую дочь увидел. Все думают, что в Америке все очень талантливые и одарённые. Голос есть, а всё остальное сделают за тебя. Да ничего подобного! Думали, что по приезду нас хотя бы оденут, подстригут по последней моде. Ничего этого не было. Сами обо всем должны были заботиться.

— Каждый сам себе продюсер!
— Ну да. У них всё есть, конечно. Хорошие гримёры, парикмахеры, костюмеры. У нас этого ничего не было. Но абсолютно обо всем ты сам должен думать.

— В 1994 году вы создали свою группу, поехали на гастроли. Не страшно ли было в «лихие 90-е» вступать на эту стезю?
— Время было жуткое. Большинство музыкантов просто бросили музыку. Кто-то водкой в ларьке торговал, кто-то гонял машины из-за рубежа. Кто-то спился и погиб. Другие дублёнки возили из Турции. А я сидел дома и брякал (как жена говорила) на гитаре.

— Но жена-то ваша, Марина, работала?
— Работала, но получала копейки. Я очень благодарен своим друзьям, которые буквально по рублику помогали. Кто 100 долларов дал, кто пару тысяч рублей. Находились добрые люди. Я сидел и занимался музыкой, а мне мои знакомые музыканты говорили: «Коля, да что ты всё с ума-то сходишь? Сгоняй раз десять в Турцию, привези дублёнок, накопишь бабла, а потом опять будешь заниматься музыкой».

— Но вы советов не слушали?
— Не слушал. Потому что всегда знал, что музыка предательства не терпит. Если ты её хотя бы один раз предал, она тебе никогда этого не простит. В бизнесе ты можешь придти и уйти, с потерями, переживаниями, но в музыке это не проходит. В общем, я работал день и ночь, и вдруг в 1994 году у меня появилась возможность поехать в Германию, записать там альбом. И всё закрутилось.

— А когда к вам пришла популярность?
— Достаточно поздно. Началось все с 2000 года. Я писал альбомы, были хиты, но слушатель как-то вяло на все это реагировал. Выступления всё больше по клубам проходили. Но когда я с симфоническим оркестром записал альбом «Дышу тишиной», у многих открылись глаза на меня и на моё творчество. Публика и критики вдруг увидели, что в стране имеется вот такой вокалист. Николай Носков.

— Несколько лет вашим продюсером был Иосиф Пригожин...
— Да. И мы расстались нормально, без скандалов. Вообще начинающему артисту менеджер необходим. Ведь тот же Пригожин в моё творчество не лез. Я творчеством занимался, а он занимался организацией выступлений, плюс радио, ТВ, газетами, журналами. В принципе, всем тем, чем он и сейчас занимается.

— Расскажите, а вы чем сейчас занимаетесь?
— Я уже давно работаю с квартетом Magnetic Fantasy и с группой рок-музыкантов. Каждую осень в Москве мы представляем обновленную программу «Акустика», и концерты всегда проходят с оглушительным успехом. Ну, а если о новых записях говорить, то недавно в студии в Германии был записан мой новый альбом под названием... «Без названия».

— Ух, ты! А что — дефицит слов?
— Да нет, но так уж получилось. Просто я решил, пусть люди сами как хотят, так и назовут мою новую работу. Вообще никто ведь и не помнит толком, у кого как назывался тот или иной альбом. Только фанаты какие-нибудь, остальные в лучшем случае помнят только песни.

— Николай, а как вы относитесь к шоу-бизнесу российского разлива, к платным эфирам и прочим подобным прелестям?
— Мне всё равно, если честно. Через два года мне 60 лет, будет юбилейный концерт, разумеется, но будет его кто-то снимать или же нет — мне всё равно. У меня уже есть своя публика. И её мне вполне достаточно. Будет её больше - хорошо. Но меньше её не станет. Никому денег за эфиры я не плачу. Если надо дать за рекламу концерта — ну, тогда я даю что-то. Вообще меня много куда приглашают, но я мало куда хожу. На ток-шоу, где от тебя в телеверсии две фразы оставят, я принципиально не хожу. Я иду лишь туда, где я могу сыграть свою музыку.

— Прочёл где-то, что вы керамикой занимаетесь, лепите горшочки...
— Это когда-то было, но сейчас главные занятия для меня — это музыка и путешествия. Путешествия — это вообще моя страсть. Я не летаю на вертолёте из точки А в точку Б — нет, мои походы ближе к экстремальному туризму. Хожу с рюкзачком за плечами, в любое время года сплю в спальном мешке. Вот недавно с Алтая вернулся, где неделю ходил по горам. Беру с собой удочку, рыбку ловлю, жарю её сам. Настоящий мужской отдых получается: что сам добыл, то сам и съел.

— А какие у вас отношения с алкоголем?
— Я пью очень умеренно. Вообще с депрессиями раньше я очень просто справлялся — занимался спортом. Утром встал — и за гантели.

— Как в старом известном фильме, где Адриано Челентано колет дрова?
— Именно. Иногда я выпивал по молодости. Но ведь водка — это тоже депрессант. Выпив водки, ты ещё больше усугубляешь депрессивное состояние. И непонятно — куда его загоняешь? А потом ещё бодун приходит, усиливающий депрессию. Водка ничего не лечит. Я всё это очень быстро понял. Здоровье уходит, ты постоянно злой, веселеешь только приняв на грудь грамм 200 водки. Поэтому я утром вставал, сажал на плечи маленькую дочь и бежал пять километров. Бежишь и думаешь: ну, пусть всё плохо, но раз ты бегаешь и занимаешься своим здоровьем, значит, всё наладится.

— Такая своеобразная самонастройка организма?
— Да, ты себя настраиваешь в унисон с небесами, и всё как-то потихоньку начинает выстраиваться. Просто посылаешь окружающему миру позитивный посыл. А если твой посыл — дайте ещё водки, то тебе водку и дают. Но что в этом хорошего?

— Скажите, а чем ваша дочь Катя занимается? Музыкой?
— Она занималась музыкой, играла на фортепиано, был даже домашний педагог. Но в итоге она закончила Плехановский институт, экономист, работает по специальности.

— А как вы познакомились со своей женой Мариной?
— Это было в Череповце, я только что вернулся из армии и работал в ресторане. Как-то раз вышел на сцену, начал петь и вдруг увидел в толпе танцующих прекрасную девушку с гривой русых волос, с огромными глазами. И понял, что вот она, моя судьба. Кстати, Марина потом рассказала, что почувствовала то же самое: «Ты только запел, и я сразу поняла, что обязательно выйду за тебя замуж».

—  Да, бывают мистические вещи в нашем материальном мире. А чем жена сейчас занимается?
— Она домохозяйка. Домом нашим занимается. Вообще-то по профессии Марина дизайнер, так что с домоводством, стройками и ремонтами всякими прекрасно справляется. Разбирается в разных стилях, направлениях и прочем.

— Что вам помогло столько лет вместе плыть в одной лодке?
— Разные были периоды. Были моменты, когда она меня поддерживала. Было и наоборот. Это жизнь. Надо стараться терпимо относиться друг к другу. Хотя многие не хотят или не могут этого делать. Но я толстовец в этом смысле, ведь ещё Лев Николаевич говорил, что жениться следует один раз. Мол, надо так надо. Но коли второй раз женился, значит, ты дурак.

— Как-то мне один знакомый сказал: «Жена — это точильный камень, на котором оттачивается лезвие моего терпения...»
— Много что оттачивается. Потом, я вот думаю... Сейчас мне 58 лет, и вдруг рядом со мной окажется какая-то молодая женщина лет 27. Это же будут две совершенно разные планеты! И зачем мне это? У меня уже дочери 24 года.

— Но вы известный музыкант. Выступления, гастроли, поклонницы. Записки с номером мобильного телефона и предложением встретиться за чашкой чая.
— Я стараюсь не обращать на это дело внимания. Чтобы никому не создавать проблем и не давать потом материал для разных «жёлтых» телепередач.

— Знаю, что одно время вы увлекались восточными духовными практиками, даже в Индию ездили.
— Я человек православной русской традиции. И русской культуры. А в Индию я ездил не ради того, чтобы веру поменять. А чтобы обогатить свой интеллект знакомством с другой традицией.

— У вас есть друзья среди музыкантов?
— Есть, конечно. Я музыкантов не воспринимаю как своих потенциальных конкурентов. Саша Львов, скажем, барабанщик из «Парка Горького». Он живёт в США, но когда приезжает в Москву, всегда ко мне на дачу приезжает. Мы с ним много общаемся. Есть и другие люди.

— Ваша публика вам помогает жить?
— Я очень благодарен своей публике. Во время дефолта на моих выступлениях люди мне кричали: «Коля, мы с голоду будем умирать, но всё равно придём на твой концерт. И всегда тебя поддержим!»

— Но банки с квашеной капустой, батоны колбасы никогда после концертов не приносили?
— Нет, такого не было. И надеюсь, что не будет. (Смеётся).