Везунчик по жизни? Они и не отрицает. От безысходности занялся бизнесом. От скуки — литературой. Показалось мало — влез в «ящик» с головой. Теперь — удачливый бизнесмен, самый продаваемый писатель, популярный телеведущий.

Беседовал Дмитрий Тульчинский

Он говорит от лица поколения, каждая фраза — как удар молотом, обжалованию не подлежит. Наверное, имеет право. Герой же — нашего времени.

«Я поневоле стал голосом поколения»

— Сергей, все аннотации вашей новой книги «Videoты» звучат примерно так: Минаев разоблачает мир телевидения...
— Ничего я не разоблачаю. Да и нечего там разоблачать. Я просто показал инсайдовскую такую картину: как ведущий готовится к шоу, что он испытывает за минуту до выхода в эфир, как работает команда. И описал это довольно комично и забавно, потому что так зачастую и происходит.

— Так и думал, что все эти аннотации — ерунда полная, это же «пчелы против меда». Как вы можете разоблачать медиа, если она вас фактически и сделала?
— Я сделал себя сам. То есть меня сделали папа с мамой, а медию я сделал собственную. Если тебя не устраивает существующие медии, создай свою — это я написал ещё в 2006 году, и моей медией всегда был Интернет. А Интернет в этом плане является лакмусовой бумажкой: если ты интересен — тебя воспринимают, а если нет — иди в жопу. Даже если каждую неделю ты будешь выступать со своими заявлениями.

— Но Познер говорил: если по телевизору сто раз показать лошадиную задницу, она будет популярной.
— Нет, я не могу сказать, что машина по раскрутке совсем уж не влияет. Безусловно, для того, чтобы масштабировать себя, ты должен попадать в телевизор, на страницы изданий, ты должен давать интервью. Но давайте сравним даже не американскую, а европейскую медию с нашей. В Европе очень много героев, огромное количество, в тысячи раз больше, чем в России. По-смотрите наши ток-шоу — ходят ведь одни и те же. И телезритель — вот этот, в тапочках на босу ногу — ворчит: о, в «ящике» одни и те же рожи, всё куплено... Ничего не куплено, просто других нет. Поэтому любого, кто над этой ватерлинией хоть на подбородок голову высунет, — сразу за волосы тащат. И примеров тому огромное количество. Петя Налич, скажем. С точки зрения музыки он ведь не сказал ничего нового. Человек в Интернете выставил смешное видео, записал неплохую песню, голос у него хороший — ну и всё, его растиражировали моментально.

— Могли бы и себя в пример привести. Даже если телекритики пишут, что Минаев ведёт программу плохо, они всё равно его отмечают. Больше просто некого.
— Конечно. Поле очень узкое. Из чего выбирать-то? Только лучших из худших.

— Вы настолько самокритичны? Не считаете, что делаете что-то выдающееся?
— Вы знаете, если разобраться со всем по отдельности, то давайте начнём с литературы, потому что этим я раньше начал заниматься. Сразу скажу, что мы не будем сравнивать мои брошюры с русской классикой. Они ничего общего с ней не имеют хотя бы потому, что написаны в стилистической канве совершенно другого языка, английского — я всегда ориентировался на американцев, англичан, то есть на англосаксонскую литературу. Но даже с точки зрения этой литературы ничего нового я не сказал. Это мы в эпоху потребительского рая и корпоративной культуры вошли в 90-е, а весь мир — в 70-е, и всё уже было написано. Но для России это действительно оказалось в новинку. И книга «Духлесс» стала популярна по одной только простой причине — я поневоле стал голосом поколения. Это был свежий воздух, я написал совершенно искреннюю вещь, и она до сих пор обсуждается, перетирается, обмусоливается. О ней спорят, её любят, её ненавидят.

— Всё-таки скромностью вы явно не страдаете.
— Не страдаю. Но в этом виноваты литературные критики. Если бы я познакомился с ними до того, как начал писать, я бы даже за перо не стал браться. Потому что эти титаны мысли своими высказываниями меня бы так поразили, что я просто посыпал бы голову пеплом. Потом, когда познакомился с критиками лично, я понял, что с этими людьми я даже спорить не имею права...

— Театральные критики — неудавшиеся актеры, литературные критики — неудавшиеся писатели. Вы об этом?
— Дело даже не в этом. Просто сейчас уже я могу сравнивать, я имею опыт издания на Западе. Сейчас только приехал из Германии, и я понимаю, как работает критика там. Люди пишут о предмете: книга Минаева — о том-то, он говорит — то-то и то-то, это похоже на вот это, и в принципе мы считаем, что тра-та-та. У нас делается так: он козёл по жизни, потому что — смотрите: ездит на дорогих машинах, сам плоть от плоти гламура, и чего вообще книжку обсуждать, это что, литература? Понимаете? Я никогда не забуду: когда «Духлесс» только вышел, когда тираж был восемь тысяч, все писали: «молодой перспективный автор». Когда тираж вырос до 50-ти тысяч — я стал «небезнадежен». Когда до 100 — «ну, это полное дерьмо».

— А вы считаете себя в литературе профи?
— Я не думаю, что для литературы уместно понятие «профессионализм». Я не знаю, в чем оно выражается. Профессиональный футболист хорошо чеканит, профессиональный продавец вина хорошо продает вино. Профессиональный писатель — он что? Хорошо и быстро печатает?

— Хорошо пишет.
— Не факт. Много же профессиональных писателей, которые пишут посредственно, а продаются высокими тиражами... Сергей Минаев, например.

«Не могу начинать писать без алкоголя»

— До того, как вышла первая книжка, вы были бизнесменом — одним из многих, безвестным. Хотели стать популярным, медийным человеком?
— Нет, я хотел себя развлечь. Заниматься бизнесом — довольно скучно, потому что, несмотря на ежедневный поток сменяющихся картинок, это всё равно рутина. А я не могу в ежедневном режиме монотонно чего-то делать, меня это убивает. Такой склад характера.

— Писательский труд в принципе тоже монотонный — сидишь за компьютером, пишешь.
— Я пишу марафонами. Сажусь и пишу — неделю или полторы. Потому что меня прёт. Потом вдохновение проходит, и я не пишу. А в принципе я пишу очень быстро, и, если у меня будут идеи и время, могу выпускать две книги в год совершенно легко.

— Раньше писатели отправлялись в Дом творчества, — где тишина, где свежий воздух, где уединение. Жён и детей оставляли в пыльных городских квартирах, а сами творили. У вас как этот процесс происходит?
— Ночью. Я не могу писать днём, даже если буду один. Потому что днём звонят телефоны, днём светло, днем есть какие-то искусы уйти из дома, куда-то поехать. А ночью — всё, город умер, и ты сидишь и пишешь совершенно спокойно. Ещё я научился работать с блокнотом, какие-то вещи пишу на коленке, потом переношу в компьютер. Я таскаю за собой кучу пишущих устройств, и, если есть время, чего-то набрасываю...

— Ну, это некое изобретение велосипеда. Если бы отучились в литинституте, было бы проще? Или наоборот?
— Вероятно, я был бы зажат в рамки какого-то канона и не имел бы смелости через него перешагнуть. А так был совершенно свободен — пиши, что хочешь. Я и писал. Хотя не знал, как это делается. Много позже я познакомился с системой трехактовости, как должна развиваться динамика действия.

— В вашем ЖЖ я прочитал такую фразу: «сегодня ночью попёрло, написал две главы и прикончил полбутылки виски». Одно с другим как-то связано?
— Я не могу начинать писать без алкоголя. Вот именно начинать. Дальше, когда зашёл уже за четверть, как правило, работаю совершенно спокойно. Но если случаются затыки, растормаживаю себя алкоголем. Это может быть вино или виски. При этом я совершенно чётко понимаю, что алкоголь с вдохновением ничего общего не имеет. Привычка, наверное...

— А бывает так: выпил, написал — гениально! Утром проснулся — что за бред?
— Такое тоже бывает. Несколько раз в конце главы я находил себя абсолютно пьяным, а с утра всё заново переписывал. Но сейчас я стараюсь как-то ровнее держаться. Например, в последней книге очень мало мест, которые были на алкоголе написаны. В двух моментах только застрял, пытался себя вытаскивать. А в основном это была очень плавная книга, писалась с листа.

— Вообще-то, вы сейчас в таком статусе и состоянии, что можете позволить себе литературных «негров».
— А зачем? Смысл в чём? Писать больше и больше зарабатывать? Я и так неплохо зарабатываю...

— Они будут черновой работой заниматься, а вы придете, и, как художник, — легкий мазок...
— Они будут писать, а я абзацы ставить? Нет, мне это не интересно. Тогда я лишу себя хобби и сделаю себе ещё один бизнесок. У меня их и так много.

— Литература для вас по-прежнему хобби? А настоящая работа тогда что?
— Бизнес — настоящая работа, телевидение — настоящая работа. А литература — конечно, хобби. Я себя и писателем-то никогда не называл, мне стыдно было.

«Жизнь — как покер, мне просто пришла карта»

— Если вернуться к первой книжке — понятно, вы не ожидали такого успеха...
— Нет, конечно. Да и книжка какая была — я там сводил счёты со всеми: с надоевшим бизнесом, с надоевшей мне тусовкой, с надоевшими мне нацболами, политиканами. Это был крик в пустоту.

— Но когда тиражи поползли вверх: 100 тысяч, 200, 300... — это могло «крышу» немного и подвинуть.
— Не немного, а могло двинуть так!.. Мне, наверное, повезло, что уже 30 лет было, что-то уже видел в жизни. Было бы чуть меньше, лет 27, скажем, — мне бы «планку» дёрнуло очень серьёзно. Нет, какие-то понты были — как без них, человек слаб. Конечно, я не купал моделей в ваннах с шампанским и не разбрасывал стодолларовые купюры в пространство.

— А хотелось, наверное?
— Нет, мне вот этого купечества русского никогда не хотелось. Другое было. Ну, понимаете: журналисты, повышенное внимание, куча интервью, эфиры, эфиры... И ты начинаешь в обычной жизни того же ждать от людей. Приятель, допустим, позволил себе какую-то вольность, и тебя это может задеть, ты же звезда. И как только себя на этом поймал, я тут же включил башку, подумал: чувак, да тебе лечиться надо. И это правильно, ты для друзей — такой же, как вчера, и если продал миллион книг, то никого это не волнует. Если проблема — иди к психоаналитику.

— Вы сказали, что «звездняк» не пришел, потому что к 30 годам уже многое в жизни попробовали. Что именно?
— Были деньги, были порочные связи, были безумные какие-то поступки, были эксперименты со всевозможными веществами. Не было это в новинку — а теперь я могу позволить себе поехать в Париж, или: а теперь я могу купить себе машину. Вот тогда планка падает — потому что начинаешь всё себе позволять. Потом, всё-таки бизнес я рассматриваю как якорь, который держит меня на земле. И когда меня спрашивают: почему у тебя так много проектов, я всегда говорю: потому что человек я ленивый: если закрою один, то потом откажусь и от второго, от третьего. И тогда займусь своим любимым делом — лежать на диване и книжки читать.

— Мы с вами из 90-х, и поколение наше наполовину потерянное: кто-то высоко взлетел, кто-то низко пал...
— Да, и в Германии я пытался в интервью объяснить, что мы — совершенно особое поколение в России, потому что родились в «совке», а жить пришлось совсем в другой стране. И сломались многие. Статистики нет, но мне кажется, что процентов 70 из нас, кто закончил ВУЗы, по специальности не работали ни дня. Ну, я, например, заканчивал историко-архивный. Куда бы я пошёл? В Центральный государственный архив литературы и искусства? И на что бы я жил? А когда мне говорят, что творец должен быть голодным, что людей, которые по-настоящему увлечены, деньги не волнуют — мол, посмотрите на Перельмана, то я считаю, что это как раз противоестественно. Если у тебя нет семьи, детей, людей, за которых несёшь ответственность, — конечно, ты можешь позволить себе зарабатывать на черный хлеб с бутылкой водки...

— Поэтому в ваших словах иногда проскальзывает неприязнь к людям, которых принято называть лузерами?
— Да нет, вообще-то с годами я стал довольно негативно относиться к теории мира как конкурентной борьбы. Наверное, с точки зрения Дарвина — это правильно. Но я смотрю на Германию, где сейчас часто бываю, — это общество, которое максимально заточено под лузеров. У тебя что-то в жизни не получилось — ты никогда не останешься на улице. И мне кажется, это правильно. Ведь что такое жизнь? Это как покер — пришла к тебе карта или не пришла, выпала или не выпала. Ты сидишь изначально с хорошей картой, а потом не поперло, и ты проиграл. Ну и чего?.. Да, я всегда говорю, что мне в жизни очень везло. Мне везло с работодателями, мне везло с партнёрами, мне везло с издателями. Единственное — все говорят, что в бизнесе я один из лучших менеджеров, потому что умею создавать команды, воспламенять людей. Этому, наверное, я научился. Во всём остальном — чистое везение. А то, что не люблю я лузеров... Я же имею в виду людей, которые чего-то не получили, и очень обозлились. У меня одноклассник, например, на складе грузчиком работает. И что, он от этого всех ненавидит? Нет, нормальный парень. А вот эти, которые кричат, что все им должны... Как журналистка одна из Норильска меня спрашивает: почему вы не любите приезжих? «А почему я вас должен любить? — говорю. — Вы что, моя мама? Или стодолларовая банкнота? Почему вы ожидаете какой-то любви? Вы что, имеете на неё право? Или вам обязаны?..» Это вообще очень по-русски. Нам все всё должны. Москвичи должны приезжим, приезжие — своим родственникам, государство — всем сразу. У нас все плохие. У нас менты — уроды, чиновники — козлы, политики — твари. Мы только забываем об одном, что все эти ребята вчера с нами в одном дворе жили, в одной школе учились, и мы с ними сигареты первые курили за углом.

— Вы сейчас, так понимаю, превращаетесь уже в телеведущего Сергея Минаева, режете правду-матку.
— Нет, я просто объясняю... Ребята, все эти люди — плоть от плоти мы. Мы и есть. Мы останавливаем сами себя на улицах, мы сами себя бьём в КПЗ, сами себе принимаем такие законы. Поэтому, если вы не хотите создавать гражданское общество, не хотите пользоваться гражданской инициативой, — вы тогда и заслужили всё то, что имеете. Чего пенять-то?..

«Я тот паяц, который плачет только в гримёрке»

— Вы всегда с экрана телевизора жестки, циничны. Но обычно, кто несёт это впереди себя, внутри чувствителен и раним.
— Так говорят люди, которые меня очень близко знают. Наверное, это действительно так, я очень сентиментальный человек. Но если говорить о телевизионной работе — ну не могу я себя заставить в ответ на слова представителя РПЦ, который заявляет, что единственная задача церкви — это духовность, сказать: ой, как же вы правильно говорите! Всё правильно, да, только у вас есть недвижимость, у вас есть «Мерседесы», мигалки и часы за 50 тысяч долларов! Или менту я не могу сказать: да, как тяжела и опасна ваша работа. Я знаю ребят, которые на улицах погибают. Но я знаю и других, которые в кабинетах сидят.

— И всё-таки насчёт вашей скрытой сентиментальности, тонкости и ранимости.
— Ну, я не хотел взрослеть. И до сих пор остаюсь мальчишкой. Я не стараюсь кичиться своим положением, статусом. Меня искренне расстраивают какие-то вещи, я плачу над мелодрамами. Иногда. Поэтому, если размазывать грим, там можно увидеть многое. Наверное, я тот паяц, который плачет только в гримёрке.

— Извините за избитый вопрос, у вас какое-нибудь хобби, кроме литературы, имеется? Было бы весело, если б сказали, что собираете плюшевые игрушки.
— Да, или фаллоимитаторы — что ещё веселее... Нет, я играю в теннис. Безумно повернут на музыке — слушаю всё, везде и всегда. Я фанат Интернета, часами там зависаю. Я картёжник.

— Это всё соответствует вашему имиджу, ничем не удивили.
— Ну, карты — знаете, я половину второго курса проиграл в преферанс, тогда ни о каком имидже ещё и речи не шло.

— Но вы, по-моему, играете на гитаре...
— Учусь играть на гитаре, очень хочется научиться. Это единственная мечта, которая ещё не осуществилась.

— Подростковая такая, да?
— Ну да, у кого есть гитара, тому все тёлки дают.

— А что, дефицит?
— Нет, я просто безумно люблю музыку. Как говорят, у меня довольно неплохой голос. И я очень хочу научиться играть. Давно когда-то бренькал, как и все мы — «Гражданскую оборону», а теперь хочу по-настоящему. Это, знаете, какая-то магия — как из этого предмета вылезают звуки. Из разряда вещей, которых ты не понимаешь: почему, например, самолёт взлетает...

— Неужели гитара — это единственная невоплощенная мечта?
— Я ловлю себя на мысли, что в мире столько книг, которых я не прочитал, что мне становится страшно, думаю: какой же я неуч. А с другой стороны, сразу вылезает мой брат Митрофанушка — мол, куда надо, извозчик довезёт, зачем географию учить? И я понимаю, что если вся эта мудрость прошла мимо меня, и я без неё как-то существую, может быть, и не нужна она мне.

— Хоть чего-то в жизни не хватает?
— Вы знаете, мне, наверное, грех жаловаться. Всего хватает. Но когда всё есть, тоже, наверное, плохо. У тебя всё есть, а тебе всё равно чего-то не хватает. Чего вот только? Фиг его знает.

— Может, семьи?
— Один раз у меня не получилось. Я постоянно говорю, что мне везло с женщинами, я благодарен им всем, потому что они во многом сделали меня. И у меня потрясающие отношения со всеми моими бывшими девушками, — что, наверное, можно отнести к моим заслугам. Я довольно неплохой, по словам моей бывшей жены, отец...

— Но не получилось — и что?
— Буду пробовать. Я бы очень хотел попробовать. Наверное, этого мне и не хватает. Вот вы меня и поймали. Я довольно рано женился, в 23 года, — полагаю, что это рано всё-таки. И я не мог быть таким, знаете, отцом семейства, который каждую пятницу ездит на дачу, меня это угнетало. Хотя я понимаю, что это и есть, наверное, нормальная жизнь. Я спросил как-то у одного моего друга, у которого родители прожили сорок лет вместе: «Слушай, как им это удалось?» — «Ну, это другое поколение». — «А нам-то чего не удается?» — «А ты бы мог, — говорит он мне, — сейчас подписать контракт, что спишь всё время с одной женщиной?» — «Не мог бы». И дальше он стал рассуждать: это, мол, потому что у нас чуть больше, чем одна извилина... «И что, ты хочешь сказать, что у тех, кто в браке счастлив 50 лет, у них одна извилина?» — «Ну, типа того»... Я не согласен с этим. Думаю, здесь есть нечто большее. И то, чего я пока не понял.

«В политику не пойду»

— Поэтому проще пока что ни к чему не обязывающие отношения, правда?
— Наверное. Сложный вопрос, на самом деле. Но я стараюсь не думать об этом. Вообще, я всегда считал так. Мы не вольны ни в чём. И всё, что с нами происходит, — уже где-то написано, мы можем выбирать только какие-то кратчайшие или длиннейшие пути. А в принципе то, что должно быть, обязательно случится. В этом плане я фаталист.

— Но вы еще максималист, вам постоянно надо подниматься на ступеньку выше. А применительно к теме: встретилась одна, может, за углом будет лучше?
— Нет, это ущербная философия. Это философия мальчишества. И вообще, это настолько сложная штука, я не знаю даже, что вам ответить. А насчёт ступенек и «выше и выше», — я сейчас тщательно убиваю это в себе — неделя за неделей, месяц за месяцем. Я считаю, что сделал всё, что мог, сказал все, что мог, и теперь остается только совершенствоваться, брать новые высоты больше не надо. Для меня идеальный вариант, если говорить о карьере журналиста-телевизионщика, — это Познер. Который делает свою работу на протяжении уже скольких десятков лет. Он не показывал голой задницы, не нюхал кокаин с капота автомобиля, не имел показушных порочащих связей, не был связан с чередой каких-то скандалов. Он просто делал свою работу. В Советском Союзе, во времена перестройки, в России Ельцина, в России Путина и теперь в России Медведева. И продолжает это делать. И я считаю, что это блестящий талант — делать свою работу хорошо. Верхняя планка.

— А у вас, такое впечатление, остался единственный путь, чтобы подняться на ступеньку выше, — политика. И дорога открыта. Встроенный в систему писатель, встроенный телеведущий — администрация президента будет только рада.
— Думаю, да. Поэтому и не иду... Не знаю, наверное, мне было бы интересно заняться политикой. Но я не занимаюсь ею по одной причине. Не потому, что у меня есть какие-то суперпротиворечащие убеждения, или я собираюсь что-то изменить, или я хочу «чегеварить». Просто я знаю, что политика — это огромная степень несвободы. А я не хочу быть несвободным. Я и так показываю, как мне кажется, чудеса эквилибристики, лавируя между позициями Минаева-телеведущего, Минаева-писателя и Минаева-интернетчика, а это совершенно три разных человека.

— Такие эквилибристы,как правило, наиболее несвободны.
— Наверное. Но политика — это ещё большая степень несвободы. Ты должен постоянно следить за тем, что говоришь. И потом скатываешься, как мне кажется, в окончательное лицемерие. Ты уже с утра в зеркале будешь себя «Сергей Сергеевич» называть. Оно мне надо?..