Он и художник, и поэт. А ещё — дайвер, кулинар, музыкант, писатель. Един во многих лицах.

Беседовал Дмитрий Тульчинский

Чтобы расспросить Андрея Макаревича обо всём, недели не хватит. Да и смысла особого нет — всё, что хотел, он уже сказал в своих многочисленных книгах. Недавно подоспела книга о музыке, «В начале был звук» называется. И всё же мы рискнули объять необъятное и задали Макаревичу вопросы, на которые у него нет заготовленных ответов.

О музыке и о плагиате

— Какие звуки вас раздражают?
— Вилкой по стеклу. А ещё в детском саду воспитательница Жанна Андреевна мне под шапку повязывала косыночку и длинными ногтями скребла по шёлку. До сих пор мурашки по спине.

— Сколько у вас музыкальных инструментов?
— Думаю, что гитар у меня около двадцати, и все я использую. А есть ещё инструменты, которые собираю. Я очень люблю этнические ударные инструменты, поэтому у меня большая коллекция бубнов, барабанов со всех стран мира. Ну и кое-какие струнные — из Камбоджи, Китая...

— Какую музыку вы можете слушать часами напролёт?
— Хороший джаз. Спокойный, позитивный — меня восхищает, его могу слушать сколько угодно. Бразильскую музыку могу слушать часами напролет, индийскую. Потому что она очень безмятежная, не грузит. Симфоническую музыку люблю, но не могу её слушать фоном... Хотя Шопена могу поставить и рисовать под него.

— У вас когда-нибудь случался неосознанный плагиат?
— Ежесекундно в мире пишется несколько песен. А нот по-прежнему всего семь. Поэтому при большом желании к любой песне, написанной за последние годы, можно найти какие-то аналоги. И это не значит, что кто-то сознательно у кого-то «свистнул». Могу даже привести пример. Скажем, песня «Барьер» («Ты шёл, как бык на красный свет») была написана за несколько лет до песни You Are In the Army Now...

— Получается, «Статус Кво» «свистнул» у вас песенку?
— Никто ни у кого — просто так получилось.

— Была ли песня, о которой пожалели, что не вы автор?
— Я устроен таким образом, что сослагательное наклонение — вообще не моё. Что было бы, да кабы — у меня не работает в этом смысле голова. Я только радуюсь, если слышу хорошую музыку.

— Вам заказывали песни поп-исполнители?
— Нет, они знают, что я работаю сам на себя. Мне заказывали песни для спектаклей, для фильмов — это другое немножко.

— Вы когда-нибудь пели под фонограмму?
— На концертах — никогда. Несколько раз на телевизионных съёмках. Крайне противно было. Просто ужасно.

— С кем из «легенд прошлого» вам хотелось бы спеть дуэтом?
— Поскольку я не считаю себя вокалистом, такие мысли не посещают меня. Представьте себе, если бы я оказался на одной сцене с Рэем Чарльзом. Неужели вы думаете, что у меня хватит совести после него открыть рот?

О сцене и о закулисье

— Какое условие в вашем райдере чаще всего не выполняется?
— Вы знаете, последние годы всё выполняется. Слава Богу, у нас очень хороший директор, и все организаторы концертов знают, что он строго следит за тем, чтобы всё было в порядке, всё проверяя заранее. К тому же у нас в райдере нет ничего трудновыполнимого. Самое сложное связано с аппаратурой. Всё должно железно соответствовать тому, что нам необходимо, — экран, свет, звук. А остальное меня мало волнует.

— Можете развернуться и уйти, если что-то не устраивает?
— Могу сказать, что год назад мы очень хотели поехать в Ереван. Нас там очень ждут, я это знаю. Но вынуждены были отменить поездку, потому что организаторы не справились с райдером по аппаратуре. А поскольку мы работаем исключительно живьём, по-другому просто выступать не можем, — то и не поехали.

— Был случай за последние 20 лет, когда вас не узнавали?
— Было пару раз, но чаще всего это происходит с вахтёрами. Человек с ружьем не должен никого узнавать.

— Вас это удивило?
— Ну, вообще, когда все и всегда узнают, — да, немножко удивляет уже, конечно.

— Самое экстравагантное место, где поставили автограф?
— Мы как-то сильно выпили с американскими солдатами на Окинаве. Там много военных баз, а мы прикинулись тайными агентами, выбирающими место для базы советских войск. Американцы восприняли это с невероятной радостью и воодушевлением: ура, мы будем соседями, может, наконец, и в НАТО вы вступите. Мы с ними надрались как кролики. И под утро я у них на спинах расписывался. Пожалуй, это.

— Ваш стандартный ответ на просьбу поклонника: «Андрюх, пойдём выпьем?»
— «Извините, я занят».

— Очень интеллигентно. Что-то резкое не хочется сказать в ответ?
— Хочется. Но зачем?

— Какая фраза может вывести из себя?
— Когда незнакомый человек называет тебя Андрюхой и «на ты».

— Каким комплиментом вас можно смутить?
— Даже не представляю себе. Я знаю цену всем комплиментам, поэтому реагирую соответствующе.

— Самый нелепый слух, который вы про себя слышали?
— Я вообще их не коллекционирую. Не могу вспомнить.

— Самый необдуманный поступок в вашей жизни?
— В молодые годы, когда периодически влюблялся, я совершал довольно много необдуманных поступков. Мог вскочить в самолёт и полететь к девушке в другой город. Не зная при этом ни адреса её, ни телефона. Поступок достаточно идиотский.

О внешности и о суевериях

— Когда в последний раз вы пользовались метро?
— Думаю, лет 20 назад... Нет! Два года назад была какая-то жуткая пробка, я опаздывал в жюри КВН, бросил машину — слава Богу, с водителем. Спустился в метро и за десять минут доехал. Поразительно, что как раз в метро меня практически никто не узнал. Наверное, людям просто в голову не приходило. Кроме одного моего знакомого, который подошёл ко мне, как будто мы каждый день в метро встречаемся: «Привет. Давно хотел у тебя спросить, всё дозвониться никак не мог». Вот это было очень смешно.

— За рулём вы не ругаетесь матом?
— На кого? Да нет, это не продуктивно. Зачем же в пространство, в пустоту кричать?

— Есть слово-паразит, которое часто повторяете?
— Я давно и внимательно слежу за состоянием своей речи. И поскольку мне приходилось на протяжении 12 лет вести программу «Смак» — а у меня не было ни автора программы, ни редактора, ни суфлера, всё делал с ходу и сам, и ни разу ничего не переснималось, — то я слышу всё, что произношу.

— Есть привычка, от которой хотелось бы избавиться?
— Привычка? Пожалуй, нет. Хотелось бы поменьше жрать. Может быть, поменьше выпивать. Хотя одно с другим связано. Хотелось бы отучиться психовать по пустякам. Но это у меня, видимо, врождённое, причём, чем ничтожнее повод, тем больше псих.

— Что не устраивает в собственной внешности?
— Я прекрасно знаю все свои плюсы и минусы. И другой внешности у меня не будет. Конечно, я могу поднатужиться и сбросить пару килограммов, но это не принципиально изменит мою внешность. Шея, скажем, у меня длиннее всё равно не станет.

— Вот вы и ответили на вопрос. Но об этом, наверное, чаще думаешь лет в 20.
— Тогда я очень переживал, что у меня волосы кучерявые, а не гладкие. Потому что очень хотелось быть «битлом». Время прошло, и они стали гладкими. Но теперь мне это абсолютно безразлично.

— Вы суеверный человек?
— Нет. Были какие-то свои детские приметы. Очень индивидуальные, поэтому очень секретные. Но это всё в прошлом.

— Вы подаёте нищим?
— Иногда. Не могу объяснить, от чего это зависит. Но к профессиональным нищим у меня негативное отношение.

— А вы их распознаёте сразу?
— Почти всегда.

— Есть предложение, от которого вы не в силах отказаться?
— Теоретически, наверное, можно такое придумать. Но сейчас мне в голову ничего не приходит.

— Вам предлагали вступить в партию?
— Слава Богу, уже очень давно не предлагают.

— Если «давно не предлагают», значит предлагали. В компартию?
— Не-е-ет. Это даже им в голову не приходило. Предлагали вступить в «Наш дом — Россия» Черномырдина. Но я антипартийный человек. Терпеть не могу всё это, ещё с советских времен аллергия. На любые партии. А у нас какую партию ни делай, всё КПСС получается. И меня от этого рвёт.

О времени и о выпивке

— У вас есть недостижимая, недоступная мечта?
— Хотелось бы иметь больше свободного времени. Но пока с каждым годом получается ровно наоборот — его всё меньше и меньше.

— На что из насущного никак не можете найти времени?
— Я сейчас очень хорошо понимаю, что, если бы я больше уделял времени, скажем, занятию графикой, то, наверное, добился бы больших успехов. Если бы я больше занимался упражнениями на гитаре, то я на ней играл бы техничнее. Если бы я занялся вокалом с хорошим преподавателем, то, наверное, пел бы профессиональнее. Вот на всё это времени и не хватает. Всем этим я занимаюсь, но меньше, чем следовало бы. Или, например, я понимаю, что надо ходить в спортзал. При этом я понимаю: для того, чтобы правильно ходить в спортзал, надо больше не заниматься ничем. С утра пошёл в спортзал, потом поплавал, дальше на массаж, затем в баньку. А там, глядишь, и вечер.

— Когда вы можете позволить себе отключить мобильный?
— Теперь я стараюсь это делать чаще. Ещё год назад вообще не мог себе этого позволить, мне всё время казалось, что пропущу какой-то важный звонок. Пока, наконец, я не понял, что звонят мне люди, которым от меня чего-то надо. Ведь если мне что-то надо, я могу позвонить сам. Вот поэтому теперь всё чаще отключаю телефон. Я увидел просто, что на Западе нормальные люди, когда у них заканчивается рабочий день, выключают телефон и кладут его в портфель. А у нас в ресторанах сидят с тремя мобильниками на столе. Как идиоты.

— Какое у вас любимое место дома?
— У меня нет там любимого места. Когда я рисую — это мастерская. Когда что-то пишу — кабинет.

— Вы смотрите какой-нибудь сериал?
— Да вы что, с ума сошли!.. Последний сериал, который я смотрел, — «Ликвидация». Получил большое удовольствие, надо сказать. Но это всё-таки не типичный случай. Как-то так получилось, совпало с каким-то странным графиком, что мы были где-то на гастролях, и несколько серий мне удалось там посмотреть. А потом уже я купил диск, потому что хотел увидеть фильм целиком.

— Есть передача, которую вы не можете пропустить?
— Нет, конечно. Я вообще очень спокойно обхожусь без телевизора.

— Лучший способ релаксации?
— Подводная охота, наверное, всё-таки. Нырялка. Путешествия интересные.

— Как относитесь к русскому народному способу?
— Водки выпить? Нет, это не релаксация. Так, чуть больше начинаешь любить человечество на время, только и всего.

— Когда пьяный, вы — буйный?
— Я не бываю пьяным. Вообще никогда. То есть, наверное, лет в 18-19 нажирался пару раз и тяжело из этого выходил. Но я удар очень хорошо держу. Всегда остаюсь в нормальном сознании.

— В некотором обществе к этому относятся с подозрением.
— А вот мне насрать на это абсолютно. Пусть попробуют выпить больше меня.

О «Машине» и о любви

— Когда вас ставят в ряд с Галичем и Окуджавой, какие эмоции испытываете?
— Я вообще не считаю, что людей, из себя что-то представляющих, надо выставлять в какие-то ряды. То есть люди могут выставлять, но это их собачье дело. Я считаю, что каждый выдающийся человек — сам по себе. Галич — сам по себе, Окуджава — сам по себе, Высоцкий — сам по себе. Я — сам по себе. И не надо никого ни к кому подставлять.

— Но вы сами себя сейчас в этот ряд и поставили.
— Нет. Я могу перечислить ещё 20 фамилий: и Джон Леннон, и Алексей Толстой.

— Первый стих свой помните?
— Помню.

— Прочитать можете?
— Нет, я унесу эту тайну в могилу. Да не, это чудовищное какое-то самодеятельное стихотворение. Зачем же я буду показывать то, что, на мой взгляд, было безобразно плохо.

— Вы признавались в любви в стихах?
— Я и в прозе-то старался этого не делать. Всегда считал, что такие вещи и так чувствуются. Совсем не надо это вербализировать.

— Женам посвящали когда-нибудь стихи?
— Нет. По-моему, это достаточно банально. Это матросы своим возлюбленным стихи посвящают.

— Ваши дети слушают «Машину времени»?
— Ну, в меру. Слушают, но без остервенения. Но слушают все: старшая, младшая, сын. Нравится ли? Не задавал им такой вопрос.

— Сколько раз вы думали распустить группу?
— Я не думал распустить группу. Когда я подумаю об этом, закончится тем, что она будет распущена.

— Почему «Машина Времени» до сих пор не развалилась?
— Вот это для меня одна из самых больших загадок. Не знаю. Наверное, удачно люди подобрались.

— Но люди менялись...
— За последние 20 лет практически нет. А то, что было «в детстве», и группой назвать было трудно. Клуб по интересам.

— Группа будет отмечать 50-летие?
— Хочешь рассмешить Господа, расскажи ему о своих планах. Давайте доживем. Пока нам 41. Отмечать не будем — дурацкая цифра.

Ни о чём и обо всём

— Эта музыка будет вечной?
— Ничего не бывает вечным.

— Поэт в России больше, чем поэт?
— На каком-то отрезке жизни страны так бывало. Во всяком случае, дважды: на рубеже XIX-XX веков и в 60-е годы прошлого века.

— Художника обидеть легко?
— Человека вообще легко обидеть. Если он не дурак.

— Что делать и кто виноват?
— Это не ко мне. Это — к Чернышевскому и к Ленину.

— Есть ли жизнь на Марсе?
— Науке не известно. Но это интересно, кстати. Вот если меня что-то действительно безумно интересует, так это вопрос, найдут ли на моем веку жизнь на другой планете.

— Собака лучше человека?
— В чём-то — да. Она гораздо более искренняя...