Рената Литвинова давно стала фигурой культовой. Она бесподобна в каждой роли, в каждом движении, в каждом жесте.

Беседовал Феликс Грозданов

Странная, с легко узнаваемыми манерами и интонациями, похожая на героиню немого кино. Одни называют её «богиней», по аналогии с её же фильмом, другие пародируют. Какая же она — настоящая?

— Рената Муратовна, что радует вас сегодня, какими надеждами живёте?
— Недавно, в связи с работой над моей коллекцией одежды совместно с брендом Zarina, мы провели фотосессию со знаменитым французским фотографом Али Махдави. Съёмка проходила в Питере, в Доме учёных, а как известно, это дворец, принадлежавший императорской фамилии. Интерьеры там сохранены практически в нетронутом виде, что сейчас редкость, особенно в Москве. Али — настоящий художник, в каком-то смысле я назвала бы его Жаном Кокто нынешнего времени, настолько творчество их созвучно. А в планах у меня — сделать выставку фотографий «о времени». Я пять лет являюсь лицом часов RADO и когда-то уже сняла «про время» маленький фильм, а теперь буду готовить выставку фотографий. И это будет история в замеревших стоп-кадрах.

— Вы успели реализоваться в разных жанрах — модельер, сценарист, режиссёр, продюсер, монтажёр, кино- и театральная актриса. А новыми ролями скоро порадуете?
— Я сейчас доснимаюсь в фильме «Волшебный кубок», где играю роль злой колдуньи, которая вселилась в тело милейшей дамы. Это проект режиссёра Кати Гроховской — я испытываю настоящее счастье работать с ней, с этим сказочным материалом. Я видела ещё пока частями смонтированный материал, это очень талантливо и красиво. Роль, о которой можно только мечтать! Как продолжение меня — некая ведьма, которая говорит всем только то, что думает. И это такое счастье — не притворяться положительной, а быть настоящей. Моя героиня, на самом деле, самый человечный персонаж в фильме. Кроме того, сейчас буду сама снимать фильм как режиссёр по своему сценарию. Совершенно независимо, сама по себе, буду накапливать материал — сейчас и такие формы съёмок для меня допустимы. Это как некий эксперимент, как когда-то был с фильмом «Зелёный театр в Земфире», который мы с Земфирой сделали практически вдвоём. И сейчас я хочу снять такой же фильм, только игровой. Он не будет бюджетным, но таким, как я хочу. Не буду пока рассказывать ни про сюжет, ни про актёров, хотя процесс уже запущен.

— Часто ли вы смотрите дома фильмы со своим участием и насколько критичны к себе на экране?
— Я вообще не смотрю фильмы со своим участием. Это душеранимый для меня процесс. Кроме «Зелёного театра в Земфире». Но это, наверное, потому, что там меня нет. Там — большая звезда, на мой взгляд, близкая к гениальности, Земфира. Я воспринимаю этот фильм как фильм-документ, запечатлевший её в данной форме на данный отрезок времени. И это большая удача, что это удалось, ведь стольких больших артистов так и не сняли!

«Моя мама — жертва кинематографа»

— А если бы маленькая Рената увидела сегодняшнюю Ренату, понравилась бы она сама себе, как считаете?
— Да, думаю. Правда, в детстве я считала, что у меня так себе внешность. Но, кстати, я особенно не страдала, удивительная наглость была, конечно, уверенность. Просто шла к цели, и если во ВГИКе меня критиковали, я всегда не соглашалась, настаивала на своей манере. Меня пытались править — стилистику, но я отстаивала каждое слово, запятую, потому что если меня редактировать, то уходит смысл, индивидуальность. А другие, когда их правят, — соглашаются. Им ставили «пятерки», а мне даже поставили однажды «два». Но где теперь они, все эти покладистые отличники?..

— Как складывались у вас отношения с одноклассниками, однокурсниками? Дружите ли вы с кем-нибудь из той поры?
— Я очень страдала, учась в школе, и пребывала в полном счастье, попав во ВГИК. Посему я не общаюсь со своими одноклассниками и никогда не была на сайте одноимённом, кстати. Но люблю свой институт. Это самый лучший институт, на мой взгляд. Мои профессора были интеллигентными, образованными, творческими людьми. Я как будто попала в оазис — на актёрских факультетах учились красавцы и красавицы, на операторских — настоящие парни, на режиссёрских — тонкие страдающие души, и прочее, и прочее. Счастливое было время.

— Ваша мама по профессии — врач. А кем она хотела видеть свою дочь, что советовала в плане выбора профессии?
—  Моя мама — сама жертва кинематографа, ходила всё время в кино на вечерние сеансы, а так как меня не с кем было оставить — водила с собой. Я умирала там от тоски, но вот так с юных лет была приобщена к кино.

— Вы говорили, что в детстве ещё читали запоем. От Чехова и Цвейга до медицинской энциклопедии. А сегодня и сами пишете очень необычную, яркую, эмоциональную прозу. Когда впервые рука потянулась к перу, а перо к бумаге?
— В школе я просто сочиняла истории, записывая их исключительно для солидности, ведь, читая по бумажке, имеешь «больше веса», чем устно. Потом зачитывала свои тексты на переменах, но говорила, что это написал писатель Рытхэу — «псевдоним» взяла за эффектность фамилии из взятой наугад книги с полки у моей мамы. Я не знала, что это чукотская фамилия, и в школе «лечила» всех, что это американский писатель. Все верили. Кстати, мои рассказы имели успех, и одноклассники требовали продолжения.

— Вас часто спрашивают о том, какая вы в быту. Наверное, потому, что вас невозможно представить на кухне или занятой какими-то домашними делами. А действительно, какая вы дома?
— Я вообще противник того, чтобы кого-то впускать в свой быт и тем более — на кухню. Меня это никогда не интересует по отношению к другим известным личностям, более того, расстраивают все эти съёмки в мохнатых розовых тапках на фоне кровати. Зачем это? Это никак не помогает моему делу — например, продвижению фильма, который я сделала, моей роли, в которой снялась. Лично мне это не близко.

— Как много времени вам удаётся проводить с дочерью? Помогаете ли ей готовить домашние задания?
— Конечно, помогаю. Но мне, как старорежимной маме, довольно непривычны нынешние учебники. Кстати, ни разу не встретила знаменитую фразу ни в одном учебнике по русскому: мама мыла раму. Сейчас все другое.

— Знают ли одноклассники вашей Ульяны, чья она дочь?
— Мне бы хотелось надеяться на тактичность родителей детей и на воспитанность тех же одноклассников, но бывает всякое. Конечно, к ней подходят, спрашивают — дети же транслируют, о чём говорят их родители.

«Не хочу убивать в себе способность удивляться»

— Вы считаете себя состоявшимся, счастливым человеком?
— Я не обольщаюсь на тот счёт, что человек прислан сюда пребывать в счастье. Это же некий наивный эгоизм — требовать постоянного счастья. Даже глупость. Мое счастье — это временное обладание любимыми людьми, и я отдаю себе отчёт, что все эти отрезки общения в любой момент могут прерваться. Я нахожусь в том возрасте, когда мне виден горизонт, и я к нему всё-таки приближаюсь. И в этом моём возрасте я не хочу воспринимать другого человека ни как врага, ни как жертву. Я стала видеть в людях прежде всего ребёнка, ведь взрослый человек — это бывший ребёнок. И будущий (кстати, в любую секунду) мертвец. И промежуток между тем и этим очень ограниченный.

— Чего вы боитесь больше всего?
— Я не желаю формулировать свои страхи, иначе они непременно тебе пошлются как урок, как испытание. Я принимаю цепь событий и делаю выводы, не загадывая и не страшась наперёд. Не хочу убивать в себе способность удивляться, как у детей. Не ожидая — сразу испугаться, сострадать, закричать, рассердиться, заплакать, засмеяться или испытать благодарность и счастье. Если эта острота покидает человека, зачем тогда проживать далее? Меня так удручают малоэмоциональные, вялые граждане! Они не то что страдающих глаз своих детей не способны увидеть, они первым делом бегут к холодильнику — поесть, пожевать, потом про утехи свои подумать, щелкануть телевизором... Я не могу на них обижаться. Как не могу обижаться на тех, у кого нет ноги. Так у них нет горячего сердца.

— По какому поводу вы в последний раз плакали?
— Когда умер мой друг Давид Саркисян — директор музея архитектуры. Мне ещё это было сообщено в такой жёсткой форме: «Сегодня умер Давид»... Я ведь ему звонила, а в тот день, когда его не стало (он неожиданно для всех заболел), позвонила, и вдруг телефон оказался отключённым. И через час — такая смс. Это был удар. Когда-то именно он меня познакомил с Рустамом Хамдамовым, а потом все вместе, практически семьёй, мы снимали фильм «Вокальные параллели», на котором Давид был и соратником, и вторым режиссёром, и вообще всем сразу, так как проект был арт-хаусным. Денег — ноль, снимали 8 лет, а получился шедевр.

«Пресса на восторги не бывает особенно щедра»

— Аллу Пугачёву называют «примадонной», а вас — «богиней». Вы сознательно культивируете этот образ — неземной, недоступной, отрешенной?
— Это бессознательно.

— Вас считают эталоном вкуса, женственности, стиля. А насколько вы критичны к себе? Нравится ли собственное отражение в зеркале?
— Я постоянно полна к себе претензий. Может, это как психзаболевание? Я вечно недовольна собой. Пытаюсь контролировать себя, даже достигаю переменного успеха, но... С другой стороны, можно на эту мою «болезнь» посмотреть по-другому. Может, именно эта требовательность к себе не даёт мне шансов опуститься, перестать работать над собой. Я вообще склонна из своих комплексов высекать положительные моменты.

— Как вы относитесь к своей популярности? Нравится ли вам внимание поклонников, прессы или докучает?
— Пресса на восторги не бывает особенно щедра. А внимание хорошо только как следствие твоих дел, когда фильм выходит, когда премьера, роль, выставка, выход новой коллекции… А когда это основано на интересе жёлтой прессы или бесконечных пародиях, — это достаёт. Ведь есть масса персонажей, которые готовы и хотят играть по этим правилам. Мне же это чуждо. Зачем втравлять меня?.. Посему я в этом вижу негатив, неуважение, использование, и мне не приносит это никакой радости.

— Рената Муратовна, вы болезненно воспринимаете «откровения» таблоидов о себе?
— Я понимаю, что отчасти это — условия публичности, но хотелось бы больше такта, ответственности прессы за то, что они множат и публикуют как «правду». За всё есть ответ: за ту боль, которую они наносят своим вторжением в жизнь других, за намеренный негатив, за ложь. Всё вернётся, я не устану это повторять. И вдруг меня сейчас кто-то услышит из «жёлтых» изданий и уволится?