Большой зал киноклуба «Эльдар» как никогда пестрил молодыми девушками с букетами — рядами сидели, дружно. Не отрываясь, смотрели на сцену, где весь вечер творил их кумир Сергей Безруков. Талантливо, ярко, мощно. Количество сыгранных актёром ролей в кино и театре впечатляет. Как будто Сергею не 35, а все 70... Вот только во всевозможных шоу его не увидишь. Почему? — спросили зрители. С этого вопроса и начнём.

Записала: Карина Ивашко

— Сергей, почему вы не принимаете участие в ледовых и прочих шоу?
— Я не против ледового шоу, я вообще не против шоу, хотя открыто не поддерживаю, потому что мне кажется, каждый должен заниматься своим делом. Если у артиста получается ещё на коньках кататься и в цирке выступать, честь и хвала артисту. Я не помню, чтобы когда-то в детстве хорошо катался, не складывалось у меня с коньками. Я больше на лыжах, потому что батяня меня поставил.

— Ваш насыщенный график работы — это потребность души в творчестве или желание сделать как можно больше в этой жизни?
— Как вам сказать... Пытаюсь себя тормозить, потому что успеть всё невозможно. Спешить можно, но главное — не суетиться. Я не соглашаюсь на всё подряд, для меня очень важно, чтобы работа приносила радость. Меня один раз сравнили с Шумахером за рулем «запорожца». Иногда не хватает мне прыти той самой машины, в которую я сажусь, — то ли режиссёрских навыков, то ли ещё чего. Думаешь: дайте мне гоночное авто, и я обгоню! Но, конечно, не рискуя жизнью. А мне достаётся «запорожец». Но я и на «запорожце» быстро езжу! (Смеётся.)

— Скажите, как вы справляетесь с народной любовью? Какие чувства испытываете, когда вас в очередной раз провозглашают секс-символом?..
— Как справляюсь? Да никак! Народная любовь — она приятная. Потому что ты понимаешь, что работаешь не вхолостую и не впустую. Потому что артист без публики, без зрителя, это дурдом! Поверьте, приятно, когда понимаешь, что чего-то стоишь в этой жизни, что ты несёшь людям добро, а тебе отвечают любовью. Это даёт возможность жить, творить. А что касается секс-символа... Либо секс, либо символ. Быть символом секса? (Смеётся.) Ну, знаете. Сколько было на моём веку, когда я в очередной раз в какой-нибудь газете читал про своих товарищей. Это как переходящее красное знамя.

— Вы работаете на разрыв аорты, что называется. Откуда черпаете силы?
— Да как вам сказать... Если этого требует материал, куда деваться? Герои живут отдельно — на сцене, в кадре. Это великая тайна. В своей роли ты вдруг начинаешь быть другим человеком. Уникальное состояние! Мне легко было играть в «Июне 41-го», потому что я внук двух фронтовиков. Увидел немецкую форму на ребятах и забыл, что это наши ребята, которые просто надели форму. Каскадеры даже боялись: «Ты с ножом, Серёга, поосторожнее». Я отвечал: «Ребят, я стараюсь, делаю всё возможное». Но ярости в момент съёмок мне было не занимать. Роль генерала Каппеля в «Адмирале» вспоминаю. То ощущение, когда передо мной выстраивается весь полк. Мороз стоял минус 34... Современные ребята, переодетые солдаты, которые форму-то толком не умеют носить. Они стоят, по-настоящему мерзнут, смотрят не отрываясь на меня, когда я произношу свой монолог: «Солдаты, братцы! Патронов нам ждать неоткуда. Да и чёрт с ними! С нами Бог! А с Богом и молитвами мы врага всегда били и будем бить! Или грудь в крестах, или голова в кустах, — за веру, за Отечество!» И чудо происходит. Они вдруг как один пошли. В этот момент я был не ЗДЕСЬ, я был где-то ТАМ. Где реально стоял полк и ждал слова Колчака, чтобы как-то ободриться перед этой страшной атакой. Ощущение было — восторга, боли, счастья!.. Когда я в «Июне 41-го» надел дедовский ремень, офицерский, как-то непроизвольно, но абсолютно профессионально рука подтянула ремень и одернула гимнастерку. Я не служил — так сложилось, что я сразу пошёл в театр, сразу огромное количество спектаклей, потом «Табакерка», и пошло, и поехало. Откуда этот жест с одергиванием гимнастерки, я не знаю. Подсознательно. Или вот незабываемый эпизод, когда снималась финальная сцена в «Есенине». Я пришёл в гостиницу, а заснуть не мог, потому что накануне были ночные съёмки, тяжелейшие. Мы снимали сумасшествие. Когда я наконец заснул, Иришка, моя жена, немедленно меня разбудила в ужасе. Я лежал в такой же позе, как Есенин на посмертной фотографии. Опасные, конечно, грани, очень опасные. Я тогда подумал, что начинаю свою жизнь как-то «подминать» под то, что уже «прожито» моими персонажами. Так можно заиграться довольно серьёзно. Но, как вы понимаете, для мужика любая опасность — это адреналин, ещё больше возбуждает. А потому каждый раз кидаешься как в омут с головой, не зная, вернёшься или нет. И всё же, получив его, хочется вернуться назад.

— А как же в любовных сценах?
— (Хохочет.) Скажу сразу: никакого желания! Количество народа на съёмочной площадке таково, что... На самом деле любая любовная сцена — это мастерство оператора, который грамотно поставил свет. Представьте оператора, который глядит за вами в «глазок» и приговаривает: «Да-да-да-да!.. Вот! Замерли! Всё! ВСЁ! ХОРОШО!»..

— О курьёзе каком-нибудь можете вспомнить?
— Ну а как же! Меня как-то на гастролях попросили выступить. А у меня спектакль — я играл Сирано де Бержерака, где в конце действия меня «седят». Есть такая специальная белая краска. Спектакль закончился, и я сразу поехал. Читал Есенина, пел и совсем забыл сказать про «седину». И мои знакомые среди зрителей слышали, как люди шептались: «Боже мой, как же Безруков-то постарел!»

— Творческая зависть, как известно, подстегивает и заставляет идти вперёд. Знакомо вам это чувство?
— Зависть — чувство нехорошее, как бы её ни красили. Какая разница — белая, чёрная. У меня много ролей, я не обижен судьбой. И много чего ещё впереди...