Бачинский и Стиллавин. Они были как Лелек и Болек, Бивис и Бадхед, партия и Ленин. Близнецы-братья. Почти что сиамские. Неотделимы друг от друга, не разлей вода. В эфире и по жизни.

Беседовал Дмитрий Тульчинский

Неожиданная смерть Геннадия Бачинского все перевернула. Дальше Стиллавину идти по жизни одному. Готов ли он к этому?

— Сергей, вы знаете, после смерти Бачинского многие были уверены, что вашей карьере конец.
— Нет, у меня не было такого ощущения. Да и от руководства я не услышал даже намека на свою ненужность... Конечно, когда работаешь 11 лет в паре, ты и представить себе не можешь, что ситуация подобным образом извернется. Потому что это было больше, чем партнерство, чем бизнес-проект, — как у многих наших эстрадных исполнителей. Скажем, когда меня спрашивают, как мы с Генкой познакомились, я честно отвечаю, что не помню и даже не знаю дату, когда мы стали работать вместе. Это произошло случайно, благодаря разгильдяйству, которое царило на радио «Модерн» в Питере, когда меня и Генку — новостника и линейного ведущего — случайно поставили в сетку вместе. Случилось это в 97-м. Летом 99-го нас пригласили на первые гастроли. А в 2000-м, когда было уже понятно, что пара сколотилась, между нами, если честно, пошли некоторые трения...

— С чем связанные?
— У нас был очень большой вал гастрольных поездок, иногда выходило так, что по пять выходных подряд куда-то вместе ездили. И мы начали просто уставать друг от друга. Был даже период, когда реально не разговаривали вне работы. Это не звездная болезнь, ни в коем случае, просто накопилось раздражение. Тут на наше счастье (как теперь уже понимаю) радио «Модерн» продали. И тогда мы вдруг поняли, что лафа-то кончилась. Когда живешь и не знаешь, что завтра все кончится, ты порой и день сегодняшний не ценишь, а тут стало ясно, что есть какой-то час икс, когда все это прекратится. Сразу исчезли ссоры. Сами по себе, никто ни о чем не договаривался. Сразу мы поняли, что нужны друг другу — именно как пара. А потом нас пригласило «Русское радио», мы поехали в Москву. И я скажу, какая была ситуация. Мы вели шоу в выходные, получали по 400 долларов в месяц. Ездили постоянно в Питер. Иногда на машине, — когда заканчивались деньги и на поезд уже не хватало. И в принципе весь наш заработок уходил на то, чтобы вдвоем снимать 2-комнатную квартиру и чем-то питаться. Так проработали четыре месяца. И это было в худшем смысле слова — «болото». Когда ты зарабатываешь только, чтобы не помереть с голоду...

«До сих пор помню тот день»

— Дальше история известна — вы перешли на «Максимум», потом появилось телевидение, бешеная популярность. О другом хотел спросить: когда дуэт по понятным причинам распался, у вас были сомнения, чем заниматься дальше?
— В том-то и дело, что я не могу назвать дуэт распавшимся. Распадается дуэт, когда люди расходятся. Здесь человек погиб. Да, остался я... Знаете, осенью 2007 года у меня почему-то наступило очередное увлечение Виктора Цоя. Я перечитал несколько книг о нем и все пытался понять: что чувствовали люди, узнав о его смерти, — друзья, близкие, члены группы. Как они потом доделывали «Черный альбом»? Вообще, что думали дальше делать? Как раз, когда я дочитал последнюю книгу, это с Генкой случилось. И у меня до сих пор в памяти тот день, я очень хорошо помню свои ощущения, когда позвонил телефон и я услышал плачущий голос: «Гена разбился...» «Мои губы» в трубку «спрашивали»: где он, в какой больнице? А мозг уже четко понимал, что это все, человека нет...

— Мистика какая-то. Судьба, можно сказать, подготовила вас.
— Подготовиться к этому невозможно... И я помню ту погоду, тот город, когда ехал на машине к Гениной жене. Помню, что единственное ощущение у меня было — пустота... Если бы я сам стал решать, что делать дальше, очень может быть, идея продолжить работу на радио посетила бы меня не в первую очередь. Но начальство постаралось очень быстро вытащить меня из этого моего мира, который превратился в пустоту.

— Но это была депрессия некая?
— Вы знаете, нет. На следующий день после Генкиных похорон меня вызвало начальство, сказало: возвращайся в эфир. И вторая вещь, которая вытащила меня из ситуации, — это то, что через неделю после похорон в больнице умерла Юлия Меркулова — пассажирка автобуса, в который врезалась Генина машина. Когда это случилось, я ни минуты не колебался, тут же понял, что нужно создать фонд помощи жертвам аварии. И все две недели отпуска, который взял после Гениной смерти, я очень плотно этим занимался. То есть некогда было депрессовать. Но потом настал день моего возвращения в эфир. Я помню, как пришел в студию. После новостей прозвучала песня, которую Гена любил. Пошла музыкальная подкладка. Я почувствовал, что не могу говорить под музыку, знаками попросил ее выключить. И начал рассказывать о том, что произошло. Для меня очень важно было сказать ту правду, которую я знал. Еще и потому, что ходило много разговоров о том, что Гена якобы выехал на встречку, о том, что был пьяным за рулем... Ну, а потом пошли другие эфиры. Честно вам скажу, не помню, как я это делал. Даже не помню, о чем говорил. Я представляю свое настроение тогда, — и что вообще можно было говорить, и что делать?.. Кстати, могу вам сказать такую вещь. Не прошло и девяти дней после смерти Гены, а я от нескольких московских ведущих получил электронные письма с предложением взять их к себе в пару. Все писали примерно следующее: Сергей, мои соболезнования, но вот не думал ли ты, с кем будешь работать дальше?.. Признаюсь, очень сильно был удивлен в отношении некоторых из этих людей.

«Гену смущал его образ жизни»

— Вас изменила смерть Гены — внутренне, как человека?
— Как человека — нет. Единственное — произошел некий рубеж в жизни. Скажем так, завершилась беззаботность, которая длилась достаточно долго. Согласитесь, в 34 года быть беззаботным — достижение в каком-то смысле. Но если вы хотите услышать, что я больше стал ценить жизнь — нет. Что я стал более серьезным — тоже нет. Это я в эфире всегда был таким раздолбаем, а в жизни я довольно спокойный и пессимистически настроенный человек, который наслаждается одиночеством и не нуждается в компанейщине. То есть в этом смысле я другим не стал... Да, беззаботность ушла. Появился груз ответственности. Что, наверное, не очень хорошо для радиоведущего, потому что, когда чувствуешь ответственность, ты начинаешь выбирать выражения.

— Да уж, раньше вы многое могли себе позволить. Сейчас скабрезностей в эфире не допускаете?
— В этом смысле как раз небольшая проблема. Потому что когда мы перешли на «Маяк», вопрос о том, что ты можешь позволить себе нечто безграничное, отпал сам собой. Конечно, нарочитой скабрезности нет. Кроме того, люди серьезные на эфир приходят — сегодня, например, был Михалков. Но настроение в эфире, я считаю, осталось тем же — дружеским и теплым.

— После смерти Бачинского говорили, что его очень коробило то, чем приходилось заниматься, что он был набожным человеком...
— Давайте честно говорить. Гена был набожным человеком лишь последние несколько лет. И когда мы начинали, ему нравилось то, чем он занимался. Потом, когда Гена стал меняться, приходить к вере глубже, чем это делают люди, которые просто называют себя верующими, — конечно, ему стало менее интересно...

— У вас же был и имидж соответствующий — эдакие Бивис и Бадхед.
— Имидж его не очень пугал...

— Но сквернословие — тоже грех.
— Не самый страшный. Больше смущал его сам образ жизни, тут был жесткий диссонанс. Потому что с одной стороны — сильная религиозность. С другой — работа, не самая богоприятная. Но дело в том, что деньги приносила именно она. А Генка был человеком, который мог прийти на работу и сказать: а я вчера был в ресторане и ел омара за 13 тысяч рублей. Сейчас можно, наверное, фантазировать и говорить: он был человеком, который предвидел скорый конец, хотел успеть все в этой жизни попробовать. Он действительно был человеком, который много пробовал, хватал ощущения от жизни. Наверное, омар за 13 тысяч приносит какие-то ощущения. По крайней мере, в момент оплаты счета. И ему искренне нравилась жизнь человека, который может себе позволить некоторые удовольствия. Но! Это же никак не сочетается со скромностью, которую религия ставит в обязанность. Богатство отрицается православием. И этот конфликт между верой, образом жизни и тем, как на такую жизнь зарабатываются деньги, — в какие-то моменты приводил его в отчаяние.

«После эфира не хочу ни с кем разговаривать»

— А у вас подобного дискомфорта не было? Сами же говорили, что в жизни не похожи на свою эфирную маску.
— Вы знаете, нет. Слушатели никогда не воспринимали меня и Гену как хулиганов, Бивиса и Бадхеда. Они воспринимали нас как своих корешей, людей их круга, компании. Или, по крайней мере, тех, кого хотелось бы в этой компании увидеть.

— Да ладно, вы же им откровенно хамили.
С этим как раз все нормально было. На самом деле больше всего на нас обижались те люди, которым было обидно за других. То есть им казалось, что слушатели обижены, когда, например, в эфире прямо в трубку мы им говорили: да пошел ты! Но сами «посланные» не обижались — во всяком случае, после пары месяцев существования шоу звонили только такие, которые эту игру — с использованием слов «да пошел ты!» — воспринимали ничуть не хуже, чем на остальных радиостанциях воспринимают «до свидания, всего вам доброго».

— А некую грань, скажете, никогда не переходили?
— Думаю, нет. Я, например, никогда не позволял себе смеяться в эфире ни над мертвыми, ни над неизлечимо больными, ни над калеками. Не было такого: ха-ха-ха, идет без ноги, вот прикол! Мы могли смеяться над пороками людей. Например, 17-летняя девочка звонит и говорит: я учусь в консерватории, съездила в Турцию и переспала без презерватива с турком, который похож на Таркана, — очень ли это плохо, Сергей и Геннадий? Ну, естественно, это будет обосрано — а как иначе?..

— Все можно объяснить. Но у вас есть родственники, родители. Мама не говорила: «Сережа, как не стыдно»? Или жена, если она у вас есть.
—Нет, все-таки родственники у меня не настолько примитивны, чтобы видеть только обертку. Папа как-то сказал: «Серега, будь осторожен, потому что в этом имидже можно увязнуть». А от мамы единственная претензия звучала так: «Почему тебя Гена обижает?» Это естественная материнская реакция на то, что ее сына посылают.

— Сейчас на передаче у вас ведутся серьезные разговоры, от прежнего имиджа не осталось и следа. Что, бывший хулиган теперь солидный мужчина? Отец семейства, муж?
— Ну, как сказать... Я папашка, да. При этом не потерял интерес к женщинам. Но могу сказать, положа руку на сердце, что меня давно уже перестали интересовать ничего не значащие отношения. Я вернулся, скажем так, к идеологии своей юности, когда мне очень хотелось встретить своего человека, именно мне очень нужного. Проблема большая в том, что сегодня мы можем жить, не нуждаясь ни в ком. Все очень независимые. А уж при моем ритме жизни... Вот поймите: я встаю в полшестого утра, каждый день. Нет, я не жалуюсь. Но, грубо говоря, часов в 9 у меня примерно то же состояние, что у нормального человека в 12. То есть вся жизнь моя смещена часа на три. И поэтому вечером я представляю из себя человека, которому точно ничего не надо. По большому счету, после эфира у меня нет потребности разговаривать с кем бы то ни было, — потому что за четыре часа эфира я уже наговорился...

«Я уже готов стать счастливым»

— Так понимаю, сейчас вы не женаты...
— Я был женат. Сейчас — нет. Не готов, наверное.

— А вы ощущаете себя взрослым человеком?
— Взрослым? Не старым — точно... Да, наверное, как раз после смерти Гены это взросление ускорилось. Ведь взрослость в чем заключается? Я думаю, в том, чтобы не уходить от ответов, не уклоняться. И еще, мне кажется, в понимании конечности жизни. Когда ты четко осознаешь, что каждый день нужно прожить с достоинством, по крайней мере, пытаться быть добрее к людям... Наверное, кто-то воспримет мои слова с ужасом — человек, который веселит, не имеет права читать нотаций. Но я не читаю нотации, я просто высказываю свое отношение. И в этом тоже, считаю, есть проявление некоего взросления — когда ты задумываешься о таких вещах... Да, я не превратился в отца семейства. К сожалению, наверное. И еще более к сожалению, не дошел до того уровня, который был у Гены в плане семейных отношений. А он просто принял волевое решение — прекратить болтаться и стать семейным человеком. Многие ведь как говорят: встречу человека, тогда «завяжу». Нет, он сделал так: сначала решил «завязать» — сегодня, сейчас. А потом стал предпринимать попытки, чтобы найти человека и изменить свою жизнь.

— Вы до этого еще не созрели?
— Мы все-таки разные люди. Я не могу ставить перед собой планку — как спортсмены, знаете, которые идут на рекорд — 5.50, допустим, и готовы совершить бессчетное количество попыток. Нет, пускай будет 5.20 — но я возьму эту высоту хотя бы со второй на открытии попытки. То есть я реалист. А с другой стороны, наверное, я все еще верю в сказки...Вы знаете, мне часто говорят: Серега, ты как будто юнец какой-то, который верит еще в какие-то идеалы, их нет на самом деле, а ты все продолжаешь фигней страдать. И я хочу сказать, что — да, я верю. К сожалению или к счастью. Помню же ощущения от настоящих чувств. Знаете, как можно их определить? Тебе все, что было еще мгновение назад ценно в жизни, — по барабану. Потому что встретил человека, который в миллион раз круче, чем все то, чем ты пытался жить до того. И если Гена говорил, что счастлив — оттого, что наконец зажил жизнью, которой у него никогда не было и к которой он стремился, то я, наверное, скажу, что уже готов быть счастливым. Что- бы быть счастливым, надо понимать, что тебе надо. Мне кажется, я уже понимаю...