Мы встретились с Ольгой Александровной в гримёрке театра. Артистка готовилась к выходу на сцену в одном из антрепризных спектаклей, и на беседу у нас оставался всего лишь час. Мы поговорили о прошлом и настоящем, о поклонниках и славе, о собаках и автомобилях... Но сколько ещё хотелось обсудить! Через несколько недель после нашей встречи — 13 октября 2013 года — Ольги Аросевой не стало. Она до последнего играла в театре и угасла буквально на глазах. Если бы у нас было немного больше времени...

Беседовал Евгений Данилов

— Ольга Александровна, у вас такая богатая событиями биография, не представляю даже, как всё это уместить в одно интервью.
— Ничего, в одну жизнь уместилось, в интервью тоже уместится.

— Когда вы поняли, что станете актрисой?
— Очень рано. Общение со многими выдающимися актёрами и режиссёрами на меня повлияло. И ещё то, что мы весьма часто ходили в театр. В пять лет я впервые пошла в Венский оперный театр (отец был дипломатом, поэтому пожили в разных городах Европы), потом была на премьере «Дней Турбиных» во МХАТе. Отец нас с сестрами водил и в Большой театр, и в театр Таирова. «Принцесса Турандот», «Синяя птица» — все эти спектакли мы смотрели.

— Вы играли и в школьных театральных кружках?
— Да. Когда я училась в Праге, в самой обычной фольксшуле (народной школе — прим. ред.), у меня был коронный номер: я исполняла арию Полли Пичем на немецком языке. Это была первая моя театральная победа. Немецкий был моим первым языком. Сейчас лексический запас несколько обеднел, но произношение сохранилось.

— В начале войны вы стали студенткой сначала циркового училища, а потом театрального. Что вас тогда подтолкнуло вступить на нелегкую актёрскую стезю?
— Сперва мне это представлялось лёгкой работой, потом обнаружилось, что это тяжёлый труд. Но дело в том, что у меня не было выбора. Я не сомневалась, что стану актрисой. С трёхлетнего возраста я всех изображала, передразнивала, наживая себе врагов в лице родителей, сестёр и одноклассников. Эта способность видеть людей в смешном виде и изображать их пробудилась во мне очень рано. Но у меня не было среднего образования к началу войны, поэтому я поступила в цирковое училище. Цирк я тоже очень любила. И сейчас люблю. Меня завораживает запах опилок, громкая бравурная музыка...

— Ведь многие наши известные актёры в этом училище начинали свой путь на сцену.
— Да. Позже я сама в нём преподавала. Там было эстрадное отделение, и моими учениками были Гена Хазанов, известный чечёточник Володя Кирсанов и, к сожалению, недавно ушедший от нас Илюша Олейников. А когда я сама там училась, в училище занимались и акробатикой, и эквилибристикой, и жонглированием, и клоунадой, и всем, чем хотите.

— Вы ведь занимались в детстве спортивной гимнастикой.
— Занималась. Почему меня и приняли в цирковое училище. Я жила на Писцовой улице и занималась на «Динамо» в детской спортивной школе.

«В Театр комедии я поступила по диплому сестры»

— До Театра сатиры вы несколько лет работали в Театре комедии у Николая Павловича Акимова, знаменитого в те годы театрального режиссёра. Как вы туда попали?
— Только что закончилась война, и Театр комедии приехал из эвакуации в Москву, играл в ЦДКЖ. Они не могли сразу поехать в Ленинград, там всё было разбомблено, квартир у артистов не было. Как раз в этот период я и поступила в этот театр. Причём поступила по диплому моей сестры Елены, закончившей в то время театральное училище. Жить было трудно, нужно было где-то работать. Пришлось наврать Акимову, что я Елена Аросева.

— Потом это всплыло?
— Думаю, да. Очень долго я говорила, что Оля и Лена — это одно и то же имя, нас обеих зовут Лёлей, потому кто Лена, а кто Оля мы и сами не понимаем. В общем, врала, как только могла. Потом я уже жила в Ленинграде, мне дали комнату, я почти сразу начала играть главные роли, ну и в массовке тоже, и уже особо никто не интересовался, Лена я, Оля или Лёля. Поскольку довольно скоро ведущие актёры театра Тенин и Сухаревская уехали в Москву, несколько главных ролей мне досталось от Сухаревской.

Никогда не забуду, какое было пиршество, когда Театр комедии вернулся в Ленинград! Собрался весь город, и все актеры вышли в гриме, в шикарных исторических костюмах из всех основных спектаклей. Они выходили в зал, и публика в буквальном смысле слова рыдала, радуясь, что все наконец вернулись. На этой волне и я въехала в Ленинград. Была совершенно потрясена этим городом, в котором раньше никогда не бывала.

— А акимовский театр был очень популярен тогда?
— Не то слово! Были аншлаги, радость от того, что вернулись любимые актёры — Юнгер, Зарубина, Гошева, Тенин, Сухаревская и т.д.

— Поклонники, цветы были?
— Ну, какие поклонники? Ленинград тогда был разрушенным городом. Поклонником у меня, слава Богу, был директор «Елисеевского магазина», который мне иногда приносил конфеты на премьеры.

— А с чем был связан ваш уход из театра в 1950 году?
— Это было связано с тем, что началась кампания по борьбе с «безродными космополитами». Были приняты постановления о Прокофьеве, о Зощенко и Ахматовой. Борьба шла долго, и пока она шла, в этот разряд попал и Николай Павлович Акимов. Он, надо сказать, ко мне очень хорошо относился. И когда его уволили (спасибо, что не посадили), я уехала в Москву к маме. Я всегда в подобных случаях находила прибежище у неё. Вскоре я поступила в Театр сатиры и уже более полувека в нём работаю.

— Валентин Николаевич Плучек уже там был?
— Он пришёл на месяц позднее меня, и в первой же его постановке, пьесе Полякова «Не ваше дело», я сыграла главную роль.

— Отношения с Плучеком легко выстраивались? В нашумевших мемуарах Татьяны Егоровой он выставлен в роли этакого сексуального маньяка, воспринимающего театр как личный гарем.
— Она сильно польстила ему. Во-первых, у него не хватило сил даже на неё, как она сама признаётся. А про гарем и говорить нечего. С Плучеком у меня были сложные отношения, но совсем не по гаремным делам, а по творческим. Были периоды и горячей любви, и заинтересованности. Он был очень талантливый, и я никогда не брошу камня в его сторону. Плучек был человеком большой культуры, но при этом скверного характера. Я думаю, что это свойство всех главных режиссёров.

— Есть же выражение, что актёры — это рабы режиссёра.
— Да, им дают такую власть над людскими судьбами, что, наверное, надо быть очень порядочным человеком, чтобы не поддаться искушению. У Плучека иногда возникало несправедливое отношение ко мне, которое длилось годами. Было и неприятие друг друга, когда мы не здоровались, обходили друг друга стороной, и роли мне не давались. Но я никогда не чувствовала себя забытой богом и людьми. Он мне не давал роли, а у меня был самый разгар популярности «Кабачка „13 стульев“». Я выходила на сцену, и в этот момент начинались дикие аплодисменты.

«Наш «Кабачок» нравился Брежневу»

— Обычно театральные режиссёры не любят, когда их актёры «молотят» на стороне. Как на вашу работу в «Кабачке» реагировал Плучек?
— Увольнять не увольняли, но проблемы были. И Плучек был очень недоволен. Мало того: ставил нам условия, и худсовет принимал решение, кому играть, а кому — нет. Но телевидение помощнее Плучека, и Лапин (С.Г. Лапин, председатель Госкомитета СССР по телевидению и радиовещанию в 70–80-е гг. — прим. ред.) имел авторитет побольше. К тому же передача наша нравилась Брежневу. В каком-то интервью на вопрос, что вы смотрите по телевизору, Брежнев ответил: «Когда есть время, смотрю «Время», а когда нет время, смотрю „Кабачок“». И после этих слов мне никто уже ничего не говорил. Однажды я заболела, и на двух эфирах меня не было, так Лапин прибежал в студию с криком: «Что случилось? Почему пани Моники нету?». Скандал был прямо на уровне государственного переворота.

— Ольга Александровна, а как сложился образ пани Моники?
— Есть такая польская писательница Стефания Гродзеньская. Она также и актриса, сама пишущая для себя монологи. И первые монологи, которые я читала, были её. А в них уже был заложен характер такой активной, ничего в жизни не понимающей женщины. Кроме того, образ мне оказался очень близок. Это просто копия моей мамы, которая могла говорить и о политике, и о чём угодно, не выходя из своей комнаты. Она знала буквально всё. Я хотела создать вот такую пани Монику, которая всё обсуждает и всё хочет знать.

Когда Стефания Гродзеньская приехала в Москву, ей предложили выступить в «Кабачке», на что она с обидой в голосе сказала: «Что я буду играть, когда Аросева уже сыграла все мои монологи?».

— Почему не была реализована идея возрождения «Кабачка», активно обсуждаемая в 1990-е годы?
— Комедийные артисты — это штучный товар. За последние 20 лет я вам назову лишь десяток ярких комедийных актеров: Вицин, Краморов, Моргунов, Никулин, Спартак Мишулин, Волынцев. И те, кто мог играть комедийные роли, все были в «Кабачке». Вообще идея возрождения хорошая, но ведь половины людей уже нет в живых. Хотя те темы, которые мы тогда затрагивали, они же вечные, могли бы ещё жить и жить. К тому же нынешнее время дает массу новых персонажей для обновленного «Кабачка»: и банкиры, и «новые русские», и девицы нетяжёлого поведения и т.п.

— Поляки считали этот проект частично своим, у вас ведь есть награды ПНР?
— Да, я заслуженный деятель искусств Польши. Как-то раз меня пригласили туда на юбилей очень популярной польской артистки Ханки Белецкой. Мы с ней делали миниатюру. Я говорю: «Пшепрашем, Ханна, мовем...». Она меня перебила: «Да говори по-русски, я родом с Винницы». Вообще русский там все понимают хорошо.

«Преферанс кончился...»

— Ольга Александровна, вы живёте в основном на подмосковной даче, которая соседствует с совместной дачей Лии Ахеджаковой и Аллы Будницкой?
— Совершенно верно. У меня старый дом. Это не вариант дачи «нового русского», а скорее «старого русского». Лия с Будницкой «построились» недавно, а моя дача давнишняя, тех ещё лет. Но есть большой участок, и, слава богу, много цветов. Никаких огородов я не сажаю.

— Сами по дому что-то делаете? Молоток, отвертку держать в руках умеете?
— Этого мне Бог не дал. Но могу колоть дрова, копать, выкачивать г... из ям.

— Правда ли, что вы заядлый автолюбитель?
— Да, это так. Машину я водить могу, но последнее время езжу с шофёром. Ездить по этим перегруженными пробками улицам сейчас стало просто невозможно. У меня «Бьюик», очень хорошая машина с полной автоматикой, так что управлять ею может даже ребёнок. Машина мне нужна, поскольку я почти всё время живу на даче. Я её люблю, не мыслю своей жизни без машины, хотя она отнимает очень много сил и, главное, денег. Можно сказать, что я на неё работаю, потому что содержать её — удовольствие дорогое.

— Животных тоже любите?
— Да, очень. У меня есть любимая собачка Патрик, лионбергер. Большой рыжий пёс. А до этого была дворняжка Чапочка, после её смерти был большой перерыв, я никого не хотела, а потом взяла этого щенка. И это сейчас...

— Член семьи?
— Да, член семьи. Зажравшаяся наглая тварь. Скажем, творог ест только с рынка. Я ем в пачке из магазина. Магазинный он не возьмёт, скорее, плюнет тебе в рожу. Мясо употребляет только парное и с рынка. Вот такой тип. Но предан и любвеобилен. Утром приходит, будит, тихонечко стягивает одеяло, стоит, смотрит, зовет с ним погулять.

— У вас много племянников и племянниц?
— Племянников до черта. Они бывают у меня на даче наездами, а в основном я живу одна.

— А в преферанс часто играете?
— Это же не игра, а своего рода стиль жизни. Преферанс кончился. Были Токарская, Пельтцер, Гена Зельман, замдиректора нашего театра, с которыми мы любили посидеть за картами. Но все уже умерли. Татьяна Пельтцер завещала мне свой старинный ломберный стол. Он и сейчас у меня стоит. Недавно открыла крышку, и увидела там расписанные ими пульки.

Игроков нет, соседи мои не играют. А когда-то это, действительно, был уклад жизни. Мы обычно собирались у Татьяны Ивановны, всё хорошо обставлялось. Если кто оказывался «на мизере», по этому поводу пили водку. Перед второй пулькой употребляли чай. Всё так солидно, размеренно. Аня Кукина, управительница дома Татьяны Ивановны Пельтцер, пекла в масле такие «треугольнички» к чаю. Всё было как в лучших домах.

— Что вы хотели бы изменить в жизни, если б это было возможно?
— Колени. Они у меня плохо сгибаются, у меня артроз. Вот их я хотела бы выкинуть и поставить новые. Больше я ничего не хочу. Всё остальное у меня есть.