Он живёт, не оглядываясь назад, поэтому не любит ворошить своё актёрское прошлое, да и прошлое вообще. Избегает излишнего внимания к собственной персоне, с журналистами часто ведёт себя как герой русской народной сказки колобок. Очень непростой, заковыристый, притягивающий зрителей какой-то невероятной, известной одному ему магией.

Беседовал: Андрей Колобаев

— Алексей, за последние пять лет столько событий в вашем творчестве. Фильм «Концерт», где вы сыграли главную роль, получил национальную итальянскую кинопремию «Давид ди Донателло» (итальянский аналог «Оскара»). Вы снимались в Италии, Германии... Что для вас самого стало самым ярким событием?
— Самое яркое то, что я стал много ездить. Начал работать в Европе. А значит, встреча с другой культурой. Поверьте, из всех занятий — это самое-самое интересное. Если бы я был олигархом, знаете, в какой-то момент, посчитав, что всё, уже хватит денег (там бывает — что хватит!), я бы занимался только благотворительной деятельностью и путешествовал по миру. Бесконечно. Учил бы языки, общался... Язык — это невероятная штука!

— Правда, что для роли дирижёра в «Концерте» вы учили французский?
— Вообще фильм «Концерт» сыграл очень большую роль в моей жизни, потому что он мне много чего открыл. Я поработал во Франции. Не как турист, а как «работник» познакомился с французами, с их повседневной жизнью. А с фильмом где только не был, начиная от их вотчины в Каннах до Токио и Рима, а потом в обратном направлении. В Аргентину и Сингапур я не поехал, потому что далеко, да и… «ёлки» у меня здесь были. И кроме всего прочего, это, конечно же, «высшая лига». Высокобюджетный фильм, режиссёр с мировым именем, европейские звёзды. Из старшего поколения французских актёров — Франсуа Берлеан, снявшийся в «Перевозчиках», и ещё много где. Моя партнёрша Мелани Лоран вообще в тот момент уже снялась в «Бесславных ублюдках» Квентина Тарантино. Поэтому я как бы подпрыгнул и чуть подвис в воздухе. Требования к тебе больше, чем обычно. Действительно, у меня в договоре было написано, что половину роли я обязан играть пусть с акцентом, но на французском. А я никогда не учил этот язык — ни в школе, ни в институте, ни для себя! И за полтора месяца до съёмок занимался ежедневно по два часа с педагогом, в машине — диски на французском, только французские телеканалы... И ещё минимум 30 уроков у профессионального дирижёра.

Я ежедневно по два часа занимался французским и взял 30 уроков у профессионального дирижёра

— ?!
— Режиссёр — перфекционист: поэтому сразу договорились о полном погружении в работу: разбираться в нотах, в искусстве дирижирования. И в течение четырёх месяцев я каждый день по часу проводил с выдающимися дирижёрами Франции и России. Пересмотрел огромное количество записей Караяна, Берштайна, Мравинского, Светланова. А уж сколько раз прослушал Первый концерт Чайковского для скрипки с оркестром!

—Зато теперь, говорят, можете дирижировать большим симфоническим...
— Перестаньте, ничего я не могу! Лишь двенадцать минут, что звучат в фильме, могу попасть в такт и не помешать музыкантам. Причём, только с 55 музыкантами! При 56-й паре глаз — растеряюсь. И конечно, это была больше актёрская работа, нежели работа музыканта, то есть, всё равно это некий был обман. Но, наверное, погордиться тем, как я это сделал, можно. Был случай, когда 55 музыкантов играли, я «дирижировал» и мы не услышали команду «Стоп». Я продолжал работать, а они играли. И режиссёр сказал: «Ну всё — у тебя есть на старость чем подрабатывать!»

— Как вам иностранцы как партнеры?
— Природа актёрская везде одинакова. Хороший артист играет хорошо, а средний артист — средне и т.д.

— А нам есть чем гордиться?
— Да! Русская актерская школа превосходна! Вызывает восхищение. Мы действительно многое можем глубже, лучше и быстрее, чем они. Но у иностранных артистов — свои плюсы. Что любопытно, когда ты долго там, уходят прочь все наши некие представления о ком-то. Например, после работы в Италии у меня абсолютно диаметрально противоположное отношение к итальянцам. Вот для вас что это за люди?

— Шумные — «много шума из ничего», «макаронники». Эмоциональные...
— С последним соглашусь: громкие, эмоциональные люди. Все остальное -ерунда. Итальянцы сегодня — нация, очень непросто зарабатывающая себе на хлеб. Труженики гораздо большие, чем те же французы, немцы или англичане. Я приходил на работу в девять утра, а они уже на своих местах. Уходил в полдевятого вечера, а они - оставались. Шестидневная рабочая неделя, чего в других европейских странах невозможно представить. Бывает, шума действительно много, но дело они делают очень чётко, внятно и доходчиво. После работы с французами я сказал: «Ну что, ребята, всё? Больше нет «либертэ, эгалитэ и фритернитэ»(свободы, равенства, братства, — ред.)? Теперь только три святых понятия —«манже, дормир, буар»— поесть, поспать и выпить?» Французы, конечно, профессионалы высочайшего уровня, но если у них перерыв, всё мгновенно останавливается. За деньги — да, но ради какой-то высокой, святой и чистой идеи там никто пальцем не пошевелит. А вот итальянцы — могут. И немцы, к слову, тоже могут договориться внутри коллектива и потрудиться. Главное, чтобы никто ни в какие профсоюзы «не стуканул». У французов — это невозможно. Помню, когда нам надо было отработать дополнительно день, 70 процентов съёмочной группы были другие люди. Это не от хамства — такое устройство нации.

— Вы как-то признались, что вас поразила их реакция на русские анекдоты.
— Нам было легче всего найти контакт, рассказывая анекдоты. Я упражнялся в этом на съёмках и нас, как партнёров, это сближало. Вообще юмор, наверное, самая сложная вещь для понимания. Потому что природа трагического — понятна, она одинаковая для всех. Могу сказать, что из десяти «рашен джок» итальянец смеялся раз семь, француз — пять, англичанин — два раза. Такая странная природа. Но и соответственно, с их стороны, вероятно, тоже была какая-то забавная статистика: что мне, русскому, смешно, а что — нет.

Есть фильмы, где я оставил частичку себя, а есть — где заработал деньги и забыл

— Их шутки смешны?
— По-разному. Немецкий анекдот. Два полицейских в аэропорту. Один спрашивает: «Можешь угнать самолет?» Другой отвечает: «Если он в небе, то да!» Немцы смеются до слёз, чуть не падают со стульев. А мне это как-то не очень... А вот анекдот, который, как ни странно, «попал во всех». Звонок в дверь. Человек открывает и видит: стоит Смерть — маленькая-маленькая, не выше щиколотки. Но он всё равно испугался — хоть и маленькая, но реальная, с косой. В ужасе как заорёт. Вдруг Смерть говорит птичьим голосом: «Прекрати орать! Я не к тебе, а за твоей канарейкой!» Вообще люди хотят смеяться. И я заметил: если ты нащупал эту точку соприкосновения в юморе, понял то, над чем собеседник улыбается, ты чуть-чуть становишься ближе.

— Ваше мнение: чем вы, российский актёр, так привлекаете иностранных режиссёров? Ведь, насколько я знаю, одно из ваших условий — не играть «плохих русских», мол, вы этого «наелись» у себя на родине...
— Да, я думал, отчего вдруг стали снимать русских актёров. В их представлении мы — люди с огромным энергетическим запалом, который они даже называют «чуть варварским»: не очень исполняющие законы, не очень любящие порядок, стихийные, спонтанные. А прелесть наша в том, что в нас есть некий страдательный залог — нам бы пострадать, покаяться, извиниться. На Западе даже есть такое выражение — «загадочная славянская душа». Собственно говоря, во всех трёх моих западных картинах я вот эта «загадочная душа». Но с таким же успехом там мог бы быть и чешский артист, и польский, и сербский...

— А вам, кроме путешествий, чем этот опыт привлекателен? Может, гонорарами?
— Платят не намного больше, чем здесь. Это не те масштабы, за которые можно продаться с потрохами. Мой интерес — это только культура, новые впечатления — неизведанное, неиспробованное. Понимаете, в определенный момент познание мира вокруг становится крайне важным. У меня, наверное, сейчас такой период. Тяжело бесконечно строить коммунизм. А я его с 17 лет строю, и всё, оказывается, не так. Только сдал научный коммунизм, а наутро сказали: всё неверно. Сейчас будем капитализм строить. Один построили, теперь объявили, что он неправильный — «олигархический». В общем, правила, которые меняются у нас на дню по десять раз. Да, с одной стороны — объективная реальность, потому что у нас молодая демократия. Но с другой, жизнь у меня одна, другой не будет. Не будет других сорока лет, и пятидесяти не будет других, и шестидесяти, как не было тридцати. Сейчас меня волнует только одно: успеть сделать как можно больше того, что задумано. А время летит, летит, летит. И баловаться в неких движениях масс, участвовать в каких-то собраниях мне совершенно неинтересно. Я считаю, что артист не только зарабатывает деньги (что тоже надо делать), но и высказывается своими ролями. Вот в этом — смысл профессии. А поскольку я иногда делаю фильмы как продюсер, то это уже мой круг размышлений, темы, которые не доиграны, недосказаны. Мне этим хочется заниматься.

— Кстати, что за скандал вышел с военной картиной «Четыре дня в мае», которую вы продюсировали. С одной стороны, 10 призов на всевозможных фестивалях, с другой, — её сняли с эфира, вас обвиняли в извращении исторической правды и даже чуть ли не в «предательстве Родины»...
— Недавно мой коллега, очень мной уважаемый, сказал: «Я фильм не видел, но я о нём читал.» Я не сдержался: «И вам не стыдно? Вы же кинематографист!» Опять получается: «Я Пастернака не читал, но я его не одобряю». Неприятно то, что люди, не смотревшие фильм, использовали и разыграли художественное произведение в качестве политической карты в предвыборной истерии. Абсолютно политическая возня. Закончилась она так же, как и началась — из ниоткуда в никуда. Зато из-за поднятого шума картину посмотрели многие. Кто-то потом сказал, что это был такой хитрый ход продюсеров. Люди ведь порой придумывают то, чего и нет.

— Как вы относитесь к критике?
— Критики критикам рознь — это раз. Во-вторых, фильм фильму тоже рознь. Есть картины, где я оставил частичку себя, а есть — где я заработал деньги и забыл.

— Что-то я ваших «проходных» фильмов не помню...
— Есть. У всех они есть. Вообще я критически отношусь и к своему творчеству, и к себе, поверьте. Спокойно. Без пафоса. И потом внутри сидит такая формула: «Я сделал. Можете лучше? Тогда делайте». Значит, настолько меня хватило. А так...К критике отношусь с уважением. Написали, значит, заметили.

— В одном из интервью вы признались, что в  детстве абсолютно ничего не предвещало грядущей актёрской карьеры. Неужели?
— Чистейшая правда! У меня было обычное советское образование — Дворец пионеров с массой кружков. Дома — доставшееся мне в наследство старенькое пианино, к которому меня мама приобщала-приобщала, а я всеми хитростями отлынивал. И двор. Я был семейно-структурированный раздолбай. То есть в семье был абсолютно нормальный — помогал, делал всё по дому, пока мама вкалывала на двух работах. А вот уж на улице я, конечно, вырывался из этих рамок — куда-то же надо было девать ураганы юношеской энергии. Мальчишкой бегал в футбольную школу, потом за компанию с ребятами тягал штангу, забрасывал мячи в баскетбольную корзину, занимался академической греблей. В школе ведь всё за компанию делается. И первый портвейн, и первая сигарета. А вот слово «фактура» применительно к себе я впервые услышал в девятом классе от учительницы математики — она была очень театральный человек. Я тогда ещё подумал: «Что это такое — «фактура?» И благополучно забыл, пока не приехал из Киева в Москву.

— А что такое «фактура»?
— Это данные, полученные от папы с мамой, — рост, лицо, то есть внешность... и, наверное, память. А память у меня, как позже выяснилось, почти феноменальная. Я обнаружил это в себе случайно — когда поступал в Бауманский институт. На одном из экзаменов закрыл глаза — «увидел» страницу, и всё с неё «списал». Толстеннейший учебник на пятьсот страниц, весь испещренный формулами, я по памяти «воспроизводил» один к одному. Преподаватель был в шоке: «Этого не может быть! Куда ты его спрятал?» Теперь это и в актерстве меня выручает: в критической ситуации я не «борюсь» с текстом. Посмотрю на лист — и могу идти в кадр.

—Какого специалиста потеряла наша оборонка... «Боевые части ракет» — кажется, так ваша «секретная» специальность в Бауманке называлась?
— Да, мог бы стать инженером-механиком БЧР. Суперсекретным! (Смеется.) Но я не доучился. И тем не менее, эти четыре года были самые великолепные годы студенчества, потому что в театральном вузе оно иное.

— Я где-то прочитал, что «юный провинциал» развлекался тем, что флаги с зарубежных посольств снимал. Было такое?
— Поскольку наше общежитие было в центре, то мы регулярно попадали на всякие культурные мероприятия. И да, бывало, когда наша сборная по хоккею выигрывала, мы в эйфории стаскивали флаги с посольств. Молодые же, глупые. Внутренний тупой восторг хрюкающий... Попадали в милицию, но нас отпускали, потому что мы орали «Интернационал». Никакого там в помине не было диссидентства или протеста.

— А как в вашей жизни появилась Школа-студия МХАТ?
— Основная причина моего ухода в театральный — это то, что в Москве я стал регулярно ходить в театр, и он меня ошеломил. Ещё, наверное, сработало слово «фактура», которое я запомнил. Я не был «билетным мафиози», как многие студенты МВТУ, МИФИ, МАИ, МФТИ, но у меня была возможность попасть на Высоцкого на Таганку, на Эфроса. А какие спектакли ставили Захаров, Фокин, Морозов! Сейчас это кажется невероятным, а тогда перед «Женитьбой» конная милиция оцепляла Малую Бронную, охраняя входы-выходы, люди давились. Мы проникали в зрительный зал через буфет. Но окончательно меня «добил» Анатолий Васильев, на репетиции которого я попал.

— Расскажите.
— Васильев репетировал в театре имени Станиславского «Вассу Железнову», и все говорили про него: «это гений, это гений». Мы и напросились — посмотреть. Я наблюдал с балкона и был, конечно, потрясен! Как у Булгакова в «Театральном романе»: «зеркало сцены, темный проём, и я туда просто упал». Потом я ходил на его же «Серсо» с Алексеем Петренко в главной роли...

— В одной из публикаций именно Петренко назван вашим «крестным театральным отцом». Или это актёрская байка?
— (Улыбается.) С одной стороны, — байка, а с другой — быль, потому что после «Серсо» я посмотрел его в фильмах «Агония», «Двадцать дней без войны» и был под огромным впечатлением. Я как-то поздравлял Петренко с Новым годом и сказал, что он сильно повлиял на мое решение стать актёром. А в ответ услышал: «Прости, тёзка, за то, что я испортил тебе жизнь». Но, повторюсь, самым большим потрясением для меня были не спектакли, а именно репетиции Васильева.

— Выдающийся оперный режиссёр Борис Покровский говорил, что если бы он был президентом, то на три дня запретил в стране все, кроме музыки, — и через три дня страна проснулась бы здоровой, богатой и нравственно крепкой. А вы бы какой рецепт спасения нашей многострадальной страны предложили?
— Взорвать Останкинскую башню! (Смеется.) Варианта два: либо наступит хаос, либо всё встанет на свои места.

— А если серьёзно? Искусство — музыка, театр, кино — могут служить панацеей?
— Если серьёзно, то всё, что вы сейчас перечислили — музыка, театр и кино — не помогают человеку жить. Не надо заблуждаться. Это мы, художники, считаем, что если человек не ходит в театр, он безнравственен. Нет, нравственность — в другом. Шукшин говорил: «Нравственность есть правда.» И этот поиск нравственности в человеке происходит всю жизнь, это большой труд.
И если человек не будет этого делать, он превратится не в лентяя, не в бестолочь, а просто в скотину. Даже не в «животное», потому что животное имеет свои совестливые моменты, а именно — в скота. А говорить о том, что что-то творится со страной... Вот я пошутил по поводу Останкинской башни. Ведь всё зависит от конкретной личности. Кто-то лазит по порносайтам, кто-то высматривает ютюб-стебалово, а кто-то находит серьёзную информацию или некие художественные идеи. Про страну это очень сложный разговор. Кто-то говорит, что мы нация, сорвавшая кресты с церквей, расстрелявшая помазанника божьего. Может, и из-за этого все наши беды? В течение ста последних лет страну беспрерывно трясёт. То 33-й, 37-й годы, то война. Постоянное вымывание элиты. Право сильного. И нет никого, кто бы сказал: «Не надо!» Поэтому я не знаю рецепта, и не ждите от меня ответа, что виноват конкретно тот или этот. Но историю творят сами люди.
Я летом был в Италии. И вот вам яркий пример, как история делается. Деревня, малюсенький посёлок городского типа Сан-Арканджело, где родился великий итальянский писатель, сценарист Тонино Гуэрра. Когда-то там проезжал Леонардо да Винчи и поставил «колесо» для создания орнамента на льняных тканях. Местные жители его не только сохранили, оно единственное в Европе, которое до сих пор работает. Неподалеку — музей пуговиц. Основатель коллекции, некий Джорджио, живёт на втором этаже, на первом — музей. Школьники приходят, туристы. Пуговицы там собраны по периодам — «период Муссолини», «период оккупации», «период СССР», «Никсон приехал», «пуговицы космонавтов»... У каждой — своя история. С какой любовью собрано, как рассказывается! Рядом какая-то местная жительница свадебные платья шьёт. И это тоже маленький музей! Невест в Сан-Арканджело столько нет, сколько там свадебных платьев. Потом заходишь в ресторанчик, а он тоже непростой. Когда Гуэрра и Феллини работали над «Амаркордом», они туда захаживали выпить винца и однажды по просьбе хозяина заведения художественно его оформили. Теперь это тоже яркая достопримечательность. То есть, история творится конкретными людьми на конкретном месте. К сожалению, чуть ли не самая отвратительная русская черта — «Хорошо там, где нас нет!» А почему мы плохо живём? Вот когда мы сами это поймём, когда мы начнём заниматься собой — своим домом, своей работой, своей семьёй. Я не знаю, почему этого нет. Но, вероятно, из-за вот этих смытых, сбитых за столетие ориентиров.

— Вы сами с оптимизмом смотрите в будущее?
— Так должны же мы верить в лучшее. Поэтому я и не уехал. У меня здесь дети, семья. Мой родной язык —русский.

— Вуди Аллену принадлежит фраза: «Если у тебя нет врагов, значит, ты не делаешь ничего нового». У вас есть враги?
— Я ни с кем не воюю. С годами выработал формулу, условно говоря, «не мой театр», «не моё кино», «не моя музыка». То есть, «имеет право быть», но мне неинтересно. Если вы за это считаете меня своим врагом, то это ваши трудности, не более того.

— А вы — жесткий человек...
— Вернее — гневливый. Чего-то действительно уже с годами не прощаю. Поймите правильно: никто точно не знает, как надо, но жизнь подсказывает, как не надо. Помните, у Высоцкого есть песня «Я не люблю»?! И там огромное перечисление того, что он не любит. Это гораздо внятнее и понятнее, чем если перечислять то, что любишь.

Чуть ли не самая отвратительная русская черта — это поговорка: «Хорошо там, где нас нет!»«

— Можете назвать самые главные ваши «не люблю»?
— Бестактность. Необоснованные претензии. Это уже не «неприятно», а именно «не люблю». Глупость не по чину. Не когда глупый человек, потому что ему не дано, а когда дано, а он глупо поступает. Не люблю выяснять отношения, потому что считаю: людей переделывать — дело бессмысленное. Много чего не люблю.

— Приведу цитату: «Алексей Гуськов не только один из самых популярных актёров в нашей стране, но и кумир российских женщин. Его герои сексуальны и обладают фантастическим обаянием.» Как вы относитесь к подобным высказываниям?
— Не знаю. Даже не красуюсь — я вообще об этом не думаю. А то, что мои персонажи нравятся женщинам — замечательно.Я — мужчина, и должен нравиться прекрасной половине зрительного зала.

— Зрители вас любят за роли в лентах «Граница. Таежный роман», «Мусорщик», «Классик», «Рагин». Есть в вашей памяти «роли, которые забыть невозможно»?
— Только если напоминают... Я искренне говорю: как только картина выходит на экран, я про неё сразу забываю. Когда мне что-то вспоминают, думаю: «Надо же, так давно это было». Недавно Первый канал показал «Синдром дракона», а я про него и забыл — снимали-то года два назад. Когда озвучивал, посмотрел, да, замечательный режиссёр Коля Хомерики, великолепный партнёр Андрюша Мерзликин. Люблю работать с профессионалами. Когда он на площадке, биохимия какая-то возникает. Очень порадовался, когда коллеги позвонили, сказали, что получилась достойная работа. И — всё.

Оказывается, я снимаю так, что в кадр не попадают люди. Брожу по огромному городу, а получаются

созерцательные пейзажи

— Над чем вы сейчас?
— Я надеюсь, что скоро начнутся съёмки картины, которую мы уже два года готовим с очень любимым и уважаемым мной немецким продюсером Штефаном Арндтом. «4 дня в мае» мы тоже делали с ним вместе. На этот раз история о любви, без всякой политики  —о том, как девушка, потеряв любимого, собирает последние деньги, едет его искать в дальние края — на наш Кольский полуостров. И встречает. Это ещё немножко история про экологию, о том, как мы портим природу, о пингвинах и не пойми ещё о чём. Немножко сумасшедшая, но с очень теплым, добрым посылом к зрителям.

— Ваш старший сын Владимир закончил Щуку, стал артистом Театра Маяковского. Младший, Дмитрий, учится на продюсера...
— Они уже выросли — 25 лет и 20. Володя проходит свой путь, и замечательно. Он не пользуется авторитетом семьи — дистанцировался ещё когда учился. Принципиально не пошёл работать в Театр Вахтангова, где служит его мама. Всё хочет сделать сам.

— Сам решил, сам поступил?
— Да! Ни слова, ни просьбы с его стороны. Ничего. Поэтому думаю: надо бы с ним совместно какую-нибудь историю сделать. Младший тоже самостоятельно идёт. Тем более, что ему я реально помочь не могу, поскольку сам как продюсер — кустарь-самоучка, а он всё-таки системно учится. Правда, прошлым летом я всё-таки отправил его на практику в Германию. Он там за месяц повзрослел года на три. Ещё бы! Покрасил половину пирса, каких досок настрогал. Словом, прошёл не на словах весь процесс создания фильма от бутафорского цеха до офиса, где составляют сметы. И приехал с очень здоровым пониманием, что он «никто». И что ему нужно учиться и учиться... Замечательное ощущение у человека, который хочет что-то сделать.

—Раньше вы занимались каратэ...
— Ух! Миллион лет назад.

— Поддерживаете форму или уже все давно на автопилоте?
— Да нет, поддерживаю. Какая-то есть система ограничений — в питании, алкоголе. Когда появляется время, стараюсь делать всякие упражнения.

— Если в работе всё-таки требуется или наступает пауза, чем заполняете?
— Прячусь. Участок в 85 километрах от Москвы, маленький дом, берёзы. Как только пауза — дня на три прячусь там. Нет интернета, почти не ловит сигнал телефон, с трудом принимает телевизор, там часто отключают свет. Просто великолепно!

—И что вы там делаете?
— Сплю. Прошу младшего сына скачать мне фильмы, какие сейчас смотрит молодежь. И смотрю. Но всё равно долго не выдерживаю. А большой отпуск выпадает крайне редко. В прошлом году первый раз за пять лет поехали на север Италии. Замечательное получилось путешествие.

— Что в таких путешествиях для вас главное?
— Люблю смотреть, созерцать... У меня есть страница в фейсбуке, там я выкладываю фотографии. Недавно кто-то написал: «А где люди?» И действительно странно: оказывается, я снимаю так, что в кадр не попадают ни местные, ни туристы. Казалось бы, брожу по огромному городу, а получаются безлюдные созерцательные пейзажи. Наверное, брожу по какому-то своему придуманному миру. Вероятно, он где-то внутри меня есть и живёт.