С Ингеборгой Дапкунайте мы встретились в самый разгар зимы. Вокруг снег и ветер, а рядом с ней тепло и уютно. Искренняя, весёлая и жизнерадостная — от одной её улыбки в помещении становится светлее. Ингеборга известная не только в родной Литве, но и в Англии, в России, в США… Однако в нашей стране её особенно ценят. Может быть потому, что нам так хочется считать эту звезду с мировым именем «своей»…

Беседовала Анна Гоголь

— Ингеборга, вы застали жуткие морозы, что стояли этой зимой в Москве?
— Большую часть этих «прекрасных» дней я провела в Лондоне и Мадриде. Хотя холод — это ничего. Люблю гулять, даже зимой. Вот недавно в воскресенье я оделась потеплее и поехала в Переделкино, погуляла там и зашла в музей Чуковского. Это было приятнейшее утро. Меня поразили люди, которые там работают. С большой любовью рассказали мне столько интересного! Музей просто потрясающий! Я смотрю, лежит книга «Глазами клоуна», её нельзя вынимать. Говорю: «Ой, а можно?» Мне ответили: «Только никому не говорите!» И вынули её осторожно. Мы посмотрели, а там стоит автограф Бёлля, они с Чуковским общались.

— Кстати, по меркам наших «звёзд» вы очень рано назначили встречу — в полдень.
— Да что вы, я сегодня встала в 7 утра! Обычно встаю в половине восьмого. Когда нахожусь за границей, не меняю московское время на местное. И там я уже в 7 часов на завтраке. Зарядку сделаю, и уже хочется есть. Идеально мне с вами надо было бы встретиться в 10 утра, но я делаю скидку на Москву.

— Рано ложитесь, наверное?
— Я начинаю «ломаться» в половине первого ночи. Мне нужно 5-6 часов сна. В час я ложусь, в семь встаю — это моё идеальное расписание. Но я могу днём поспать, если снимаюсь. Обычно съёмка длится по 12-13 часов, в середине дня всегда можно подремать полчаса — это святое. Этому меня научила актриса Ирина Купченко на съёмках телевизионного фильма «Николай Вавилов». Хорошо помню, как Купченко всё время уходила в декорационную спальню и лежала там. Я захожу, а она говорит: «Ложись на другую кровать, закрывай глаза и спи». Я удивлялась: как потом проснуться, привести себя в порядок? А она говорит: «Пока тебя разбудят, пока ты дойдешь до площадки, пока переставят свет, ты ещё выпьешь кофе сто раз, и как раз пройдет полчаса. Попробуй!» Вот так я себя заставила спать днём. Это было очень давно, лет 20 назад. Сначала это не очень получается, но за 20 лет можно себя научить чёрт знает чему! (Смеётся.)

— Какой у вас здоровый образ жизни! Зарядка, сон среди дня... Наверное, вы ещё и не курите и не пьёте.
— Пью мало и не курю.

— От вредных привычек вас родители уберегли?
— Нет, мне разрешали всё. Когда я росла, они разрешали мне и пить, и курить — пожалуйста. Наверное, поэтому я не делаю ни того, ни другого. Ещё меня не заставляли никогда ничего делать. Я выросла в семье музыкантов: тётя играла на арфе, дядя — на флейте, а бабушка работала в оперном театре. Бабушка была начальником, управляла всеми оперными певцами, примами. Тяжелейшая работа... Меня никогда не заставляли заниматься музыкой. На арфе меня тётя научила что-то брямкать, но вот так чтобы пойти в музыкальную школу... В театре играть всегда хотела и играла все детские роли. Конечно, можно сказать, что меня очень баловали. Я в баскетбол играла, плавала, ещё что-то делала.

— Баскетбол? Вы же невысокого роста.
— Ну, как видите, баскетболистка великая из меня не вышла. (Смеётся.) Одно время занималась фигурным катанием даже. Но как? Когда я росла, в Вильнюсе не было искусственного льда, то есть кататься мы могли только когда замерзала вода, а это три месяца в году. А ещё зима на зиму не приходится, иногда слякоть, а иногда холод. У нас была такая деревянная будка на стадионе «Жальгирис», где мы переодевались, и ледяная площадка. Мы или катались по воде (знаете, как бывает: внизу лед, а сверху вода), или на жутком морозе. Помню свой толстый-толстый красный свитер, который мне мама связала, и рейтузы, к которым прилипали кусочки льда. Когда я приходила с тренировок, пальцы на ногах были скрючены, и ноги жутко болели от холода. Вот так только зимой и катались. А в остальное время мы играли в баскетбол, прыгали, бегали, лёгкой атлетикой занимались.

— Вы говорили о своей бабушке, она, насколько я знаю, долгожительница.
— Да, но она скончалась в прошлом году, ей было почти 104 года.

— Именно она впервые вывела вас на сцену.
— Да, в 4 года я впервые вышла на сцену. К нам в оперный театр приезжала итальянская примадонна Вирджиния Дьяни, для Вильнюса это было событие. Кто-то решил, что ребеёнок, игравший в «Мадам Баттерфляй», уже большой, и бабушка предложила меня на эту роль. Когда меня привели на репетицию с косичками, Дьяни воскликнула: «Да вы что, это девочка!» А нужен был мальчик. Бабушка сказала: «Не волнуйтесь, она похожа на мальчика, сейчас всё сделаем». Мне накрутили волосы так, что было похоже на мужскую причёску (парик на мне смотрелся как шапка, потому что у меня маленькая голова). Как-то потом мы с Дьяни подружились. Один раз она мне на сцене отдала свои розы и подарила «Ваньку-встаньку». Помню, что когда я вышла после спектакля из служебного входа с этим букетом роз, там стояли поклонники Дьяни, ждали её. Они увидели меня, и вдруг захлопали. Это были первые в моей жизни аплодисменты.

— После такого у вас и сомнений не возникало, какую профессию выбрать?
— Да, я очень хотела играть. Но у меня был запасной ход. Я училась в спецшколе с углубленным изучением английского языка, очень хорошо знала его. Ещё когда мои родители жили на Цейлоне, папа провернул какую-то хитрость, и меня пустили к ним на год. Там мне наняли местного учителя английского языка. Я решила поступать на филологический факультет. Но в Литовской консерватории вступительные экзамены на театральный факультет начинались раньше, и я поступила.

— В детстве вы, наверное, участвовали во всех школьных постановках?
— Как ни странно, нет. Я мечтала быть девочкой, которая идёт за флагом во время пионерских собраний. На них были коротенькие синие юбочки, белые рубашки и пилотки, и на них все смотрели — мечта! Пару раз всё-таки прошлась. А в 8-м классе меня друзья привели в драмкружок. Это, конечно, очень поспособствовало тому, что я поступила в консерваторию, потому что драмкружок был самым лучшим в городе, им руководила актриса из театра Някрошюса. А Някрошюс ещё тогда работал в Каунасе, у них был крутейший молодежный театр.

— Мне кажется, молодые театральные актрисы всегда мечтают сыграть Джульетту или Офелию на худой конец.
— Никогда не мечтала. Однажды я сыграла Антигону в пьесе Ануя «Жаворонок».

— Сразу начали с драматических ролей?
— Нет, первая моя роль была комедийная — я играла макаку-маму. Я получила приз Министерства культуры Литвы за лучшую женскую роль в детском спектакле — 150 рублей. Спектакль назывался «Приключения макакёнка». Детские спектакли всегда были очень популярны. Потом был студенческий спектакль «Уроки литературы» про школу. Его запретили. Все говорили, что это неправда, такой школы не может быть. Всё-таки дело было в советские времена, а мы показали школу, где чуть-чуть жёстче отношения, чуть-чуть жёстче учителя. По сравнению с тем, что снимают сейчас, это был детский лепет. 13 или 16 спектаклей мы отыграли, и к нам приходили все секретари ЦК подряд. Самый главный секретарь посмотрел и решил запретить. Лучшей рекламы для нашего курса быть не могло. Нам запретили играть дипломные работы. Дипломы нам дали втихаря.

— По-хорошему вас должны были, как минимум, отчислить.
— Да, по большому счёту нам не должны были давать дипломы. Но мы были очень смелые в те времена. Мы написали письмо в ЦК КПСС Литвы с вопросом, почему сняли наш спектакль, ведь мы показывали действительность, как она есть. Нас вызвали всем курсом в ЦК, и когда пришел главный секретарь по культуре, он спросил: «А кто из вас тут Дапкунайте?» А я, как всегда, улыбаюсь: «Я!», думала, он что-то хорошее мне скажет. (Смеётся.) А он говорит: «Дапкунайте, отцу жаловаться буду!» А папа-то мой был советским дипломатом. А потом добавил: «Пока вы живёте в этой стране, во власти коммунистической партии, вы должны служить ей, ребята. Мы вам дадим дипломы, и идите себе, но спектакль мы запрещаем». А через полгода началась перестройка: Горбачёв, все дела... Мы вернули спектакль на сцену, и это был такой успех! Лучшая реклама — это запрет спектакля. Вот там я играла комедийную роль, хулиганку. Характер назывался Пасть: я бегала, орала чего-то, очень смешно.

— Папина должность обеспечивала вашей семье какие-то привилегии?
— Нет, наоборот. Папа с мамой много разъезжали, я жила с бабушкой. Всегда чувствовала, что меня все очень любят: и те, которые уехали, и те, с которыми я оставалась. В детстве редко задаёшь себе вопросы «Как?», «Почему?»... Родители уезжают — так надо. С ними надо было проводить отпуск — ну ладно, не с друзьями, а с ними. У меня очень дружная семья. Если мне и удалось как-то справиться с профессией, то только потому, что во всех моих начинаниях, во всём личном, неличном, публичном семья меня поддерживает. Они всегда будут со мной.

— Вам жутко повезло с семьёй.
— Повезло, конечно. Мне было у кого учиться: папа умнейший, языки знает, писал книги, переводил. Я выросла в домах, где были бесконечные полки книг. Все жаловались, что нечем дышать, потому что эти книги собирают пыль.

— Зачитывались?
— В детстве я, конечно, рылась в этих книгах. Там было старинное издание анатомии человека, Шекспир старинный, даже Большую Советскую Энциклопедию интересно было полистать. Кстати, очень смешно: в детстве у меня была одна финская книга, которая называлась «Красавица-свинарка». Это про женщину, которая построила свой бизнес, занимаясь свиньями. Очень хочу сейчас найти эту книгу, почитать и понять, что мне так нравилось в ней. (Смеётся.) Ну и, конечно, я очень любила «Двадцать лет спустя» Дюма. Рыдала над этой книгой. Вообще я люблю всё. Книги поглощаю, фильмы могу смотреть с утра до вечера. Часто сижу в жюри кинофестивалей, там иногда приходится по четыре фильма в день смотреть — и ничего. Но когда показывают уж очень плохой фильм, который раздражает, я сплю.

— Некоторые режиссёры считают вас намного профессиональнее многих наших актрис и во многом благодаря вашей работе на Западе.
— Я не буду говорить, что на Западе так, а у нас так. Здесь я работала с людьми, которые не менее профессиональны: Вова Машков, Олег Меньшиков, Женя Миронов, Лена Яковлева, Алёна Бабенко... Я всех не назову, мне просто везло с партнёрами. Конечно, я говорю о первом эшелоне, ну а почему они в этом эшелоне? Талант — дело необъективное. Он может быть, а может не быть, это не от тебя зависит. А профессионализм ты можешь в себе выработать, ты профессионально можешь работать, не имея таланта.

— Говорят, что вы можете заплакать за пять секунд.
— Легко! Сейчас вообще за три, потому что у меня насморк. (Смеётся.) Технически это легко. Это как проехать по прямой, как гаммы играть.

— Вы помните свою первую роль в кино?
— Я играла лучшую подругу главной героини в фильме «Моя маленькая жена». Я не отличалась яркой внешностью, была такой серой мышью. И для главной роли как раз требовалась такая «мышь». Я пробовалась на главную роль, режиссёр и оператор меня утвердили. Худруком киностудии тогда был, светлая ему память, Витаутас Жалакявичус, великий литовский режиссёр. В молодые годы он ухаживал за моей тётей, которая меня растила. Тут он мне звонит и говорит: «Ты, конечно, можешь сыграть эту роль, но она тебе невыгодна. Мы тебя попробуем на роль подруги. Подруга — яркая, красивая, весёлая, интересная, а главные роли ты ещё наиграешься». Хорошо! Мне было всё равно, какую роль играть, главное — сняться в кино. Пришла на студию, мне накрутили волосы, накрасили ресницы, веки, губы... Я смотрела на себя в зеркало и думала: «Вот это да! Это не я». Меня утвердили на эту роль подруги, поскрипывая, но Жалакявичус оказался на сто процентов прав. Уже после этого фильма у меня была главная роль. Через год я нагло всем сказала, что получу «лучшую киноактрису Литвы». И получила! И знаете почему? В Литве в год снималось пять фильмов. В двух из них я играла главные роли, в третьем играла маленькую роль, а в двух других женских ролей не было. (Смеётся.)

— Вам всегда везло с партнёрами по работе. В середине 90-х вы познакомились с Джоном Малковичем, и он привёл вас в английский театр.
Да, Джон — великий... Это был совместный проект Чикаго и Лондона, спектакль «Ошибка речи». Репетировали мы в Чикаго, и там же выпустили премьеру, отыграли 3 месяца, потом переехали в Лондон и 4 месяца играли там. Вот так 8 раз в неделю, каждый день, кроме воскресенья, мы играли. Всё время проводили вместе, не подружиться с Малковичем было трудно. (Смеётся.) У нас даже были какие-то ритуалы: я надевала ему парик каждый раз. В определенное время приходила к нему в гримёрку, приклеивала парик, мы говорили о чём-то, и уходила. Когда так долго общаешься с людьми, возникают такие интересные отношения. Ещё я играла у Кевина Спейси в спектакле «Клоака». Там были четыре партнёра-мужчины, и я. И одному из них во втором акте нужен был синяк. Сам себе он не мог его нарисовать, поэтому гримеры научили меня этому.

— В России таким хорошим другом для вас стал Андрей Панин, партнёр по фильму «Апельсиновый сок».
— Я познакомилась с Андреем Паниным именно для съёмок этой картины. Давно хотела с ним поработать, он мне очень нравится как актёр...

— Так вы же с Паниным ещё в «Морфии» режиссёра Балабанова играли.
— «Морфий» сняли после этого, а вышел он раньше. Вот такие казусы в кино бывают. Балабанов очень быстро снимает, быстро монтирует и быстро выпускает. Балабанов — гений. Я не говорю, что другие хуже него, перед ним я просто снимаю шляпу. Балабанов взял Панина, и это было очень здорово. Мне очень нравится с ним работать, он шикарнейший партнёр. И в «Апельсиновом соке» у нас был замечательный актёрский ансамбль — Панин, Яценко и я. Они классные. Труднее всего, наверное, со мной приходилось. (Смеётся.) У нас, кстати, смешная история была с коровами. Там есть сцена, где мы с Андреем лежим на поляне, а мимо проходит стадо коров. Мы когда этих коров отсняли, они все разбежались, их никак не могли собрать, а две коровы совсем потерялись. (Смеётся.) Я боялась их, думала, они меня растопчут. А Панин говорит: «Бери апельсин, будешь в них кидать, если что». А я кричала: «Ты с ума сошёл, лучше уж будем бежать!» (Хохочет.)

— Вы же чуть ли ни голышом там лежали!
— А мне было всё равно. Когда что-то угрожает твоей жизни, хоть голышом, хоть как. (Смеётся.) Кстати, в фильме «Электронная бабушка» я однажды въехала в камеру на лошади, еле убежали все. Хотя я умела ездить верхом. Когда я закончила консерваторию, у меня были только спектакли, я ещё не снималась в кино. Днём мне нечего было делать, поэтому я записалась в конную школу в Вильнюсе. Ходила три раза в неделю, скакала на коне.

— Ходят слухи, что однажды вы обиделись на какой-то журнал, потому что они напечатали вашу дату рождения.
— Нет, как я могу обижаться? Но какая разница, сколько мне лет? Я, честно говоря, не люблю анкет. Советский Союз вспоминаю с ностальгией, но анкеты и портрет Ленина в каждом классе не могу вспоминать с теплотой.

— Просто мы часто пишем короткое «досье» на наших героев. Правда, в вашем случае можно обойтись и без этого — вас всё знают.
— Один раз у меня был случай. Меня знакомят где-то с молодым человеком, он представляется: «Иван Попов» (на самом деле другая фамилия, но неважно). Я ему в ответ: «Ингеборга Дапкунайте». И он думает: «Воображала какая, как будто я не знаю». Я ему дико не понравилась тем, что представилась. Знакомясь, я совершенно не думаю, что этот человек знает, кто я такая. Миллионы людей никогда не видели мои фильмы. Люди живут своими жизнями.