В детстве такая фамилия казалась маленькой Тане смешной, в школе она даже немного её стеснялась. Выйдя замуж, хотела поменять. Ей помешал один умный человек. «Ни в коем случае, девочка! — сказал он. — У тебя такая театральная фамилия! Разве будет звучать какая-то Борецкая? А Шмыгу как гаркнут, сразу всё станет ясно. Шмыга — одна!»

Текст: Лада Акимова

Что ж, патриарх советской оперетты, неподражаемый Григорий Маркович Ярон, оказался прав. Актрис в оперетте много, а Шмыга одна. Как была, так и осталась. Моя память услужливо разворачивает одну из страничек: вот я листаю семейные альбомы Татьяны Шмыги, рассматриваю фотографии – маленькая девочка на руках у родителей. Тане три годика. Таня — школьница, студентка, актриса Театра оперетты. Вся жизнь обыкновенной московской девчонки, волею судьбы и благодаря собственному таланту ставшей первой леди оперетты. Многие из этих фотографий исчезнут бесследно: квартиру, где жила актриса, зальют соседи. Останется память... Она же переносит меня на много лет назад. Было мне тогда лет 15, и у меня был «блат» в Театре оперетты. Больше всего я любила спектакли с участием Татьяны Шмыги. Разве я могла тогда представить, что мы подружимся с Татьяной Ивановной после того, как я приду к ней брать первое интервью. Я буду не один раз приходить к ней в гости в уютную квартиру в самом центре Москвы. Иногда «по поводу», иногда — без. Будут обеды в её уютной гостиной и поздние ужины. Однажды, когда Анатолий Львович Кремер, муж певицы, придёт домой после спектакля в Театре сатиры — в то время он был дирижёром и музыкальным руководителем этого театра, Татьяна Ивановна накроет на стол. И, перехватив мой недоуменный взгляд — а на часах было около полуночи — рассмеётся: «Привыкайте! Мы ужинаем всегда ночью».

Судьба, как известно, большая шутница. И подчас распоряжается своими «подданными» по собственному усмотрению. Так случилось и с Таней Шмыгой. Однажды, неожиданно для себя самой, она открыла дверь в класс, где занимались будущие актёры оперетты. Открыла, не подозревая, чтобы сделала шаг навстречу будущему.

Без обид и предательства...

Её выход был подан в лучших театральных традициях. Премьерша и бенефициантка двигалась к зрителю из глубины сцены. Роскошный туалет, загадочная улыбка, сияние чуть раскосых глаз. На сцене — неподражаемая...  Джулия Ламберт. Перед зрителями проходит вся жизнь этой блистательной английской актрисы, историю которой описал Сомерсет Моэм в бессмертном «Театре». «Театр — мой дом», — пела Татьяна Ивановна от лица Джулии. Актрису и её героиню объединяло одно: обе не мыслили своей жизни без сцены. Эти же самые слова часто повторяла и сама Шмыга. Театру оперетты она оставалась верна до конца своих дней, хотя её и пытались переманить на сцену Вахтангова, ей хотел сделать предложение стать актрисой Театра на Малой Бронной Анатолий Эфрос... «Изменить» она смогла, лишь поддавшись на долгие уговоры главного режиссёра Театра им. Ермоловой Владимира Андреева. Каким-то чудом ему удалось заманить Татьяну Ивановну в спектакль по пьесе Леонида Зорина «Перекрёсток», и благодаря ему мы увидели совсем иную Шмыгу — прекрасную драматическую актрису. Говорили, ей очень повезло в жизни. Но мало кто знает, что стояло за этим «повезло»... «Знаете, — говорила мне Татьяна Шмыга в последнем интервью, которое не было опубликовано, — прожить жизнь в театре без обид и предательства практически невозможно».

Из неопубликованного интервью

— Вас, жену главного режиссёра, обижали?
— А как вы думаете? Знаете, сколько раз на мне люди срывали свои обиды на Канделаки ? (он был вторым мужем Татьяны Шмыги и главным режиссёром Театра оперетты. — Авт.) Его-то боялись, а на мне можно. А я уйду в уголочек, поплачу и всё. Он и не знал об этом. Думаете, не обидно было слышать от старых актрис: «Зачем он тебе? Ты и без него будешь всё играть». А я и так уже играла. Что же, я должна была разлюбить человека только потому, что он главный режиссёр?

— Говорили, что именно став его женой, вы пошли в гору и по блату получали хорошие роли...
— Главным режиссёром Владимир Аркадьевич был десять лет, а мы прожили с ним почти двадцать. Если хотите знать, те десять лет были самыми трудными для меня, потому что мне всё было нельзя: нельзя было болеть, нельзя было отказываться от роли именно потому, что я — жена главного режиссёра. Я играла всё, независимо от того, нравилось мне это или нет. И потом, уж если получать роль по блату, то в классике. А я тогда не пела ни Сильву, ни Марицу. Зато переиграла всех «девочек» в советских опереттах. Даже если предложенный материал мне не нравился, Владимир Аркадьевич говорил: «Нет, ты будешь это играть». И я играла. Да и мне казалось, что у меня нет голоса для партий классического репертуара. И в этом вопросе Канделаки прислушивался ко мне. Есть такое понятие — профессиональный страх. Вот он у меня и был. На четвёртом курсе института у меня пропал голос, и я думала, что уже никогда не смогу петь. Спасибо педагогам, они заставили меня поверить в собственные силы. Но страх остался, ведь срыв-то был. И поэтому если спектакль начинался с выходной арии, это было для меня трагедией.

— А это правда, что Владимир Аркадьевич очень долго вас добивался?
— Он «приручал» меня к себе полтора года. Ведь я от него бегала. А началось все летом 1956 года. В тот год я отдыхала в Сочи у своей приятельницы, а он гастролировал в этом городе с Театром имени Станиславского и Немировича-Данченко. Мы встретились с ним абсолютно случайно, сейчас уже не помню точно, но кажется, на улице, и он начал за мной ухаживать. Не скрою, мне было приятно. Как и любой нормальной молодой женщине.

Первый раз Татьяна Шмыга вышла замуж за Рудольфа Борецкого, но тот брак продлился всего два года. Когда Канделаки начал активно ухаживать, отношения Шмыги с Борецким уже сходили на нет.

— Наш роман с Рудиком был скорее заочным, роман в письмах. Каких-то особых страстей я вроде бы и не испытала. С Рудиком мы познакомились тоже на юге. Это было в Туапсе, где я отдыхала со своей приятельницей. Причём встретились буквально в последний день перед отъездом. И всю ночь просидели на парапете. Рудька был родом из Киева, к моменту нашей встречи окончил философский факультет Киевского университета. Обаятельный, эрудированный. Но он уехал в Киев, а я в Москву. И вдруг через какое-то время получила от него письмо. Ответила. Наш «эпистолярный» роман продолжался почти год. Потом он приехал в Москву знакомиться с моими родителями. И так покорил их, что они запросто отпустили меня с ним в Киев. Теперь уже я должна была предстать перед его семьей. Его мама меня очаровала — удивительная женщина. Я её так и звала: «киевская мама». Даже когда мы с Рудькой разошлись, наша дружба с ней продолжалась. У неё в квартире все стены были обклеены моими фотографиями.

Помню, уже после развода приеду к ней в гости, увижу фотографии и говорю: мама, ну что ж такое, Рудька уже женился, у него замечательная жена и сын! Ну, ты моя старая привязанность — отвечала она. Она сшила мне потрясающее подвенечное платье — недаром считалась лучшей портнихой в Киеве. Нашу свадьбу справляли на даче в Химках, мои родители на лето снимали дом с роскошным участком. Прожили мы с мужем около двух лет и расстались».

— Зачем же вы тогда «бегали» от Владимира Аркадьевича? Ведь к моменту вашей встречи вы были уже свободны.
— Когда он пришёл в театр главным режиссёром, всё мне в нём не нравилось. При всей своей любви и преданности театру и актёрам, он мог быть грубым, мог накричать на репетициях. И это меня отвращало от него. А потом. Я вдруг поняла, что со мной стало что-то происходить. Канделаки увлекал меня своей личностью всё больше и больше, я чувствовала его восхищение мной как актрисой. Но при этом доставалось же мне от него на репетициях! Иногда кто-нибудь из актёров пошутит или сделает что-нибудь невпопад, и я вместе со всеми начинала смеяться, буквально заливалась смехом. Все уже отсмеются, а я остановиться не могу — слёзы текут, какая уж тут репетиция... И тут из темноты зала, от режиссёрского столика раздавался голос Канделаки: «Шмыга — со сцены!»

— Весьма своеобразные знаки внимания.
— Он долгое время провожал меня домой. Но как! В то время я жила с Рудькой и родителями на Хорошёвском шоссе, и от площади Маяковского, где в то время находился Театр оперетты, я ездила домой на троллейбусе. И вот однажды выхожу с репетиции, сажусь в троллейбус, встаю, как обычно, на задней площадке спиной к салону. И вдруг вижу, что за троллейбусом едет «Победа», за рулем которой сидит Канделаки. Троллейбус сворачивает на Хорошёвку, и «Победа» сворачивает. Интересно, думаю, что Канделаки нужно в нашем районе? А он, обогнав троллейбус, остановился прямо около моего дома. Первой моей мыслью было: «Не дай бог мама из окна случайно увидит, что меня провожает другой мужчина! Что тогда будет?!» Воспитана я была строго — если уж вышла замуж, то чтобы ничего такого... С таким «почётным эскортом» я ездила долго. Канделаки всё-таки уговорил меня покататься на его «Победе». Мы ездили с ним гулять в Серебряный бор... Конечно, в театре быстро стало известно о наших прогулках, пошли суды-пересуды.

Канделаки ничего и ни от кого не скрывал. В общем, всё закончилось тем, что мужу и родителям я заявила о своём уходе. Мама с папой были в ужасе: мне 28, Канделаки на 20 лет больше, он ровесник моей мамы. Дочке Владимира Аркадьевича тогда было 7 лет. Но я всегда считала и до сих пор считаю, что самое страшное — жить с человеком, которого ты не любишь. Ушла я практически в никуда. Владимир Аркадьевич ушёл из прекрасной четырёхкомнатной квартиры в высотном доме на Котельнической набережной. Первое время мы снимали комнату у актрисы нашего театра. А потом мне дали 18-метровую квартирку с дощатыми полами на улице Красина. С Рудиком мы разошлись достойно, без громких выяснений отношений. Единственное, что меня «убило», — процедура нашего с Рудькой развода. Пришли мы с ним в суд, а там сидят какие-то бабушки и начинают копаться в нашей личной жизни. Выйдя оттуда, я разрыдалась, настолько всё это было омерзительно. И даже Рудьке сказала: ты никогда не женись больше! В смысле — не регистрируй брак...

Когда Владимир Аркадьевич предложил официально оформить отношения, она отказалась. Зачем?.. Наверное, если бы были дети, тогда имело бы смысл оформлять отношения, но детей с Канделаки у неё не было.

— Выходит, что ради искусства вы отреклись от ребёнка?
— Ничего я не отрекалась. Так получилось, что теперь об этом говорить. Одно могу сказать точно — если бы у меня был ребёнок, я бросила бы театр. Я не допустила бы, чтобы он сидел в гримёрной до десяти-одиннадцати часов вечера. Моя мама тяжело болела, и «повесить» на неё ребёнка я не смогла бы. И посторонним людям никогда бы не смогла доверить.

— Не жалеете, что двадцать лет потратили на человека, который был старше вас на двадцать лет?
— Нет. Ведь я любила его. Хотя в нашей с ним жизни всё было не просто. В театре вокруг нас творилось невесть что. Ему грозили партбилетом, меня пытались обвинить в том, что я живу с человеком исключительно по расчету. Быть женой главного режиссёра и работать в его театре — не самая легкая ноша. Поблажек мне никаких не было. Наоборот, доставалось от Владимира Аркадьевича даже больше, чем другим. Иногда он не делал разницы между мной — актрисой и мной — его женой. Доставалось мне и от некоторых актёров. Чего только не приходилось слышать! «Она всё играет, потому что жена... » Это было несправедливо и потому так обидно. Мужем Канделаки оказался непростым: хотя он и относился ко мне хорошо, был человеком добрым, но при этом бывал не слишком внимательным. Однажды (это было в самом начале нашей совместной жизни), когда состоялась одна из его премьер, на которую мы в театр пришли вместе, он поехал потом отмечать без меня в свой прежний дом — в то время в Москву приехали его родители. В каком настроении я вернулась в нашу квартиру одна, объяснять не надо... Но зато те десять лет, что Канделаки руководил нашим театром, я могу назвать, пожалуй, самыми лучшими в своей артистической судьбе.

Свою самую сильную любовь Татьяна Ивановна встретила в 48 лет. Они оба были несвободны и оба прекрасно понимали, что друг без друга не могут.

— Анатолий Львович Кремер назначал вам свидания?
— Представьте себе, да. И я в свои 48 лет, как девчонка, с удовольствием бегала на них.

— Любви все возрасты покорны.
— Любовь, взаимная привязанность приходят потом, а в момент сердечного помешательства ты не осознаешь, что с тобой происходит. И если подобное происходит, то можно только благодарить судьбу. Кремер, сидя в своей машине на Яузском бульваре, терпеливо ждал, пока я приду со своей Котельнической набережной. Мы ездили гулять в Сокольники. Всё было так романтично. Пока жила на Котельнической, между нами ничего не было — не могла я себе позволить переступить грань. А потом я ушла от Канделаки, сняла квартиру в Бескудниково. Анатолий Львович приехал ко мне.

— И сделал вам предложение...
— Да нет. Но я интуитивно чувствовала, что мы будем вместе. Шло время, я получила квартиру на улице Горького, затеяла ремонт. Анатолий Львович иногда уходил «в ту» семью. Болела жена, и он за ней ухаживал. Я очень переживала. Мы до сих пор не разочаровались друг в друге. Любовь, конечно, трансформируется во что-то, но я знаю, что без этого человека не могу жить, и он не может. Думаю, это и есть моя вторая половинка, которую я искала. Что-то меня в нем не устраивает, что-то его во мне, но мы не пытаемся друг друга переделать. Любовь — это подарок судьбы, и большего подарка быть не может. Даже если это длится месяц. Рудик Борецкий мне до сих пор звонит, говорит: маленькая. Мы же не делали друг другу гадости. Канделаки сначала воспринял мой уход в штыки, но со временем все страсти улеглись. Он так больше и не женился, не вернулся и к первой жене. Сегодня я выхожу на сцену Театра оперетты только благодаря Кремеру — он единственный, кто пишет специально для меня.

Интервью закончено. Пленку можно перемотать назад, но, увы, нельзя отмотать время...

«Не кончается жизнь никогда»

Именно с Кремером Татьяна Ивановна почувствовала себя защищённой. Именно он продлил её творческую жизнь — практически до конца своих дней она выходила на сцену в опереттах, написанных для неё мужем: «Джейн», «Катрин», «Джулия Ламберт». «Когда мне стукнет шестьдесят, я буду выглядеть на сорок», — пела её героиня Джулия. Так было и в жизни. И это тоже благодаря Анатолию Львовичу. Ходить спокойно Татьяна Ивановна не умела, потому что всегда бежала. Я всегда удивлялась этой фантастической особенности актрисы. Она не любила жаловаться. Ни на проблемы, ни на здоровье. Однажды как-то пошутила: «У меня температура всегда 35,5. Вот такая я холоднокровная». Всё остальное она тщательно скрывала, и лишь самые близкие люди знали, чего ей стоило порой выходить не только на сцену, но и просто на улицу. «Пусть проходят года. Не кончается жизнь никогда», — пела Татьяна Ивановна от лица своей героини Джулии Ламберт. Вечером 3 февраля 2010 года, когда мы все узнаем, что Татьяны Ивановны больше нет, телевизионные каналы будут показывать именно эту финальную сцену из спектакля «Джулия Ламберт». О том, что она тяжело больна, Татьяна Ивановна не хотела говорить никому. Не желала, чтобы её видели немощную. Она хотела остаться в нашей памяти красивой, талантливой, лихо отплясывающей канкан Карамболины, что Шмыга и сделала на своем юбилейном вечере в Театре оперетты. Это был её последний выход на сцену... Такой она и осталась в нашей памяти — королевой оперетты, талантливой актрисой и уникальной женщиной.