В 2008 году на 61-м Каннском фестивале фильм Валерии Гай Германики «Все умрут, а я останусь» стал настоящей русской сенсацией.Её начали называть самым молодым и самым перспективным режиссёром страны. Германика толком и не училась в школе, но именно ей доверили сериал о девятиклассниках на Первом канале. Благодаря «Школе» светловолосая девушка с пирсингом и татуировками стала самым трендовым молодым режиссёром. А ведь ей нет ещё и тридцати.

Беседовала Анна Гоголь

«Хотелось просто не жить»

— Валерия Гай — необычное имя для рус­ского уха. Кто вас так назвал?
— Моя бабуш­ка. Она очень любила роман Джованьоли «Спартак». Друг родителей, художник Жда­нов, предлагал имя Дубрава, а мама хотела назвать меня Матильдой. Бабушка сказала, что это всё «трэш», какая к чёрту Матильда и Дубрава, и назвала меня Валерией Гай, в честь жены римского диктатора Луция Кор­нелия Суллы.

— Наверняка детство у вас было тоже весь­ма необычным.
— До 5 лет я росла в Передел­кино, у меня было много нянь, они всё вре­мя менялись. Мама рассказывала, как од­нажды приехала в Переделкино и увидела няню, обмотанную каким-то «пиратским» платком и под балалайку певшую мне ча­стушки. (Смеётся.)

— Вы были трудным ребенком, раз няни все время менялись?
— Нет, это няни были какие-то странные, как свидетельствует история. Это нормально — в пиратском платке ча­стушки петь под балалайку?

— А когда вам исполнилось 6-7 лет, роди­тели решили не отдавать вас в школу.
— С 1 по 5-й класс я ходила в Вальдорфскую шко­лу по системе Рудольфа Штайнера. Это был один из первых в России закрытых лицеев. Мы там изучали гуманитарные науки, рели­гию, этнос, русский эпос, музыку, языки; ле­пили из глины, рисовали...

— Но всё-таки какое-то время вы посеща­ли и самую обычную школу в Строгино.
— Да, это было мое желание. После лицея я была на домашнем обучении. Потом у меня по­явились какие-то друзья, которые ходили в обычную школу, и мне захотелось пожить их жизнью. Как я помню, меня ещё несколь­ко раз спрашивали, уверена ли я в этом ре­шении. Ещё надо было готовиться, для того чтобы пойти в школу: начать, наконец, изу­чать таблицу умножения. (Смеётся.)

— В сериале «Школа» явно отразились ваши негативные впечатле­ния об этом опыте.
— В школе на каждом шагу опасность: все бо­ятся получить двойку. Я видела родитель­ское собрание, где говорили: «Ваша дочь смеётся на уроках». И родители восприни­мают это так серьёзно, как катастрофу. Я знаю, что будет, когда они придут домой. Для меня это был ужас, я не смогла в этом жить. Помню, я сидела 1 сентября в классе, все заполняли дневники, а я абсолютно не понимала, как это надо делать. Я спроси­ла соседа по парте, а он сказал что-то вро­де «отстань», и я поняла, что дело дрянь. Никто не хотел мне помогать, что-то объ­яснять. Мне было всё равно, какую оценку я получу по математике. Моя голова занята другими вещами, я больше эмоциями жи­ву, чем наукой, этим рациональным. Меня все начали чмырить: как же так, ей всё рав­но, да ещё и ничего ей не будет за это. Я начала прогуливать, а потом и вообще пе­рестала ходить в школу.

Мне не нравятся такие жёсткие тотали­тарные рамки. Школьный период очень тон­кий: в тебя закладывают твоё будущее, твою карьеру, формируют твоё сознание. И очень трудно, когда всё это проходит через психи­ческие атаки, через насилие, панику. Эти ко­ридоры, где все безумно бегают и орут, этот запах столовки, от которого тошнит... Ког­да я снимала «Все умрут...», я зашла в сто­ловую, и после этого меня просто вырвало. Но я, правда, беременная была. Это всё ре­ально страшно. Я надеюсь, что есть где-то другие, нормальные школы с приятным за­пахом.

— Почему вы не попробовали сменить шко­лу? Ведь они, действительно, очень раз­ные бывают.
— Потому что уже ничего не хотелось. Хотелось просто не жить. Я вы­шла первый раз в жизнь, в общество, и оно обернулось ко мне сразу агрессией, негати­вом: всё нельзя, всё плохо. Я красила глаза и губы в чёрный цвет, ходила в чёрном, у меня были волосы на глаза, и все говорили, что это плохо. За мной ходили толпы мо­их одноклассников и чмырили меня: гово­рили, что я уродина, что я какая-то недоде­ланная, ужасно меня обзывали. Я подумала: этих детей довели их родители и учителя до этого. Учителя агрессивные, поэтому и де­ти агрессивные. И спасать их бесполезно, с ними не поговоришь. В тот период, ког­да я училась, индивидуальность подавля­ли. Именно в моей школе, не знаю, как в других. Вот я сейчас снимала в школе и ви­дела то же самое. Директор может позво­лить себе орать: «Иди сюда, я сказала!» А маленький человечек подойдет и будет слу­шать её с чувством стыда. Я бы таких сук убивала. Это я резко, конечно, сказала, но так нельзя разговаривать с человеком. Это не раб. Подло закладывать это говеное раб­ское ощущение постоянного страха. Ещё из школы так просто не уйдешь. Когда уже понимаешь, что надо оттуда валить, они не отпускают. К тебе сразу приходит милиция с вопросом, почему ты не учишься в школе, ставят тебя на учёт, надо опять всё разруливать. Да ещё это такие люди: они вот вце­пятся в твою жизнь, свои гниющие когти апокалипсиса туда запустят и думают, что они могут что-то решать на твоей террито­рии. Мы еле-еле от них отделались. После этого я продолжала учиться дома, но учи­телей осталось у меня совсем немного. По­том уже мне купили аттестат и решили, что я буду поступать куда-то.

«Я не из подворотни»

— А вас родители за поведение не ругали? Как я понимаю, вы были далеко не ангелом. Даже машину угнали однажды... А зачем вам это надо?
— Забудьте вообще про это, это в прошлой жизни, всё мхом поросло. Бы­ло такое время, когда я давала дурацкие ин­тервью, не понимая, как интервью давать. Я знала, чего журналисты хотят, и давала им это. Сейчас нужно что-то новое. Есть мас­са приятных вещей, о которых можно гово­рить, по-другому раскрыть мою личность. Нет, всех тянет покопаться в этом вот от­стое. Ну и что, что я угоняла машины? Мил­лион людей сейчас сидят в КПЗ за угон ма­шины. Разве это стоит того, чтобы это так муссировать и обсуждать? Да и неужели вам это интересно?

— Люди любят парадоксы. Вот человек ма­шину угнал, а через пару лет приз в Каннах получил.
— Да не хочу я этот образ из подво­ротни поддерживать. Я не из подворотни, а из нормальной семьи, с хорошим образова­нием. Журналисты получают от меня то, че­го они хотят, а потом создаётся в массмедиа идиотский какой-то образ. И с этим обра­зом общается потом зритель. Я прихожу во ВГИК на мастер-класс, за мной идёт девушка и плачет: «Простите меня, Лера, за то, что я думала, что вы тупое быдло». Нам навязали эту западную бульварщину, и поэтому вам интересно: как это так! Она машину угнала, а потом кино сняла. Вы отменяете все че­ловеческие законы, образо­вание... Вы возьмите сейчас любого режиссёра. Вы думае­те, он водку не пил в подъез­де? Все этим занимались, но никто об этом не говорит, а я почему-то, блин, об этом говорю. И все думают, что я какая-то особенная.

«Это не трудно — в Канны попасть»

— Хорошо, забыли. Итак, вы купили аттестат и сразу ре­шили стать режиссёром?
— Нет, сначала я по­ступала на факультет зооинженерии, пото­му что к тому моменту уже закончила не­сколько курсов при РКФ (Российская ки­нологическая ассоциация), получила ди­плом хендлера. Хендлер — это человек, ко­торый готовит собаку к выставке, знает, как её причесать, показать с лучшей сторо­ны. Мне это очень нравилось, я поняла, что собаки —это моё. Ещё я стригла пуделей, занималась дрессировкой. Лет с 13 я нача­ла заниматься собаками, и у меня это по-настоящему хорошо получалось. И уже да­же поступило предложение стажироваться на международных выставках, то есть мож­но было стать экспертом или селекционе­ром. Но как раз в это время у меня появил­ся бойфренд, первый серьёзный опыт, мы начали жить вместе. Мне уже было 18 лет, и они с мамой на меня насели: «Зачем тебе это? Посмотри на свою заводчицу: она тол­стая, старая, семь овчарок дома, всё обо­драно... Ты так хочешь?» Так мне внушили, что надо заняться искусством.

— Выбор сразу пал на кинематограф?
— Я про­бовала разными вещами заниматься, но мой бойфренд попросил, чтобы я пошла на фа­культет кино. Он был лингвистом, учился в Университете Натальи Нестеровой. Я пришла туда, походила по факультетам и попа­ла на лекции к Марине Разбежкиной, она там преподавала что-то на факультете кино и ТВ. Когда я отсняла материал для фильма «Девочки» и принесла Марине, она сказала, что у меня есть способности. И я начала их развивать.

— За «Девочек» вы сразу получили приз в номинации «Лучший короткометражный фильм» на «Кинотавре», а за «Все умрут, а я останусь» — специальный приз Каннско­го фестиваля. Как вы отнеслись к такому резкому подъёму?
— Вполне ожидаемо. Меня готовили к этому — Марина и мои друзья-знакомые из творческой среды. Как только я узнала, что такое Канны, я подумала, что это мой фестиваль. Это не трудно же — в Канны попасть. Для этого нужно только снять хо­рошее кино, и всё. Они сами тебя найдут. Можно послать кино в Канны, и если им по­нравится, они его возьмут.

— Как долго вы снимали «Все умрут, а я оста­нусь»?
— Год и месяц. Это рекордно быстро.

— Говорят, на съёмках вы показали себя очень жёстким режиссёром.
— Да, я такая и есть. Если кто-то говорит, что я была жёст­кой, то это не прецедент данного проекта, я всегда такая.

— Вы жаловались, что вам приходилось не­которых актёров заново учить работать.
— У меня такая судьба, видимо: заново учу всех.

— Но это же был ваш первый игровой фильм, почему вы решили, что може­те кого-то учить?
— Я не считаю, что могу кого-то учить. Если люди что-то не пони­мают или им не хватает профессионализ­ма, я этим поневоле занимаюсь. Вот сейчас я снимаю — у меня куча людей, и они уже все мне говорят «спасибо». У меня актри­са после пяти лет обучения в театральном вузе приходит и говорит: «Я не буду разде­ваться». Я ей отвечаю: «Вон отсюда, пошла быстро, чтобы я тебя не видела вообще в кино!» Она через пять минут приходит и извиняется: «Прости, пожалуйста, я пони­маю: я актриса, и я буду это делать». Если она мне ещё в лицо контрактами какими-то будет тыкать, — «до свидания» сразу. Актё­ры — это мой материал, моя связь с реаль­ным миром, мой пластилин, моя глина.

— Будете ли вы и дальше снимать про под­ростков?
— Никогда! Меня тошнит уже от это­го. Я исчерпала эту тему, больше не буду про них снимать.

«Мой фильм похож на рок-концерт»

— Вам льстит, что ваше кино называют артхаусом?
— Да мне всё равно. Артхаус — это ав­торское, не продюсерское кино, а значит, главный в проекте — автор. В этом случае я хорошо отношусь к артхаусу, потому что я абсолютно пассионарный автор. Мной не­возможно и никогда не будет возможно управлять. Поэтому мне делают предложе­ния только те люди, которые могут дать мне полную свободу.

— Сейчас многим режиссёрам о свободе приходится только мечтать. Экономиче­ский кризис как-то повлиял на вас?
— Я сиде­ла полтора года без работы и без денег, но мне кажется, что это не из-за кризиса. День­ги в кино были, все вокруг что-то снимали. Так что дело во мне, наверное. Или в отно­шении ко мне. Я до сих пор не поняла, кри­зис это был или нет, но мне было очень тяжело. Мы жили на пенсию моих родителей, и друзья помогали.

— А потом вы взялись за «Школу». Вам ком­фортно было снимать для федерального канала? Неужели вас не пытались загнать в какой-то формат?
— Мне ничего не говори­ли про формат. Константин Львович Эрнст сказал: «Мы понимаем, что вы такой чело­век, который может делать только своё». Поэтому они с Толстуновым (Игорь Толсту­нов — продюсер, глава студии «ПРОФИТ». — Авт.) дали мне полную свободу. Они ме­ня могли только направить, подсказывать. Я не буду работать там, где мне некомфор­тно. Меня ни славой, ни деньгами, ни ре­кламой не увлечешь. Мне моё «я» сохра­нить гораздо важнее. Можно потерять це­лый проект, но при этом сохранить свою собственную душу. У этих людей прекрас­ное чутьё, очень тонкий вкус, они для ме­ня авторитеты.

— После сериала «Школа» о вас много гово­рят, но хотелось бы вам такой славы, как у Квентина Тарантино, например?
— Да мне всё равно вообще, правда. У меня и так есть по­клонники. Если их будет больше — хорошо, меньше — тоже неплохо. Скажем так: мне больше хочется на следующий концерт Мэрилина Мэнсона, чем славы Квентина Тарантино.

— Когда-то вы хотели стать рок-звездой, как Мэнсон.
— Да, когда мне было лет 17. У нас бы­ла рок-группа, мы придумали какой-то но­вый стиль — грандж-готика. Я писала песни на английском. Но не сложилось, у всех по­явились какие-то свои дела. Может, в кино стать рок-звездой?..

— Вы имеете в виду — сняться в роли рок-звезды?
— Да нет, просто я имею в виду — «режиссёр-рок-звезда». А вам не кажется, что мой фильм похож на рок-концерт?

— ???
— Музыка везде, просто вы её не слыши­те, наверное. Вам нужно верхнюю чакру почистить.

— Знаете, как?
— Почитайте, к примеру, Бхагавад-гиту. Это как Библия, только для всех. Хорошая книга.

— Вроде бы это книга для индуистов. Вы индуистка?
— Да нет, вы что! Не надо быть приверженцем индуизма, чтобы читать Бхагавад-гиту.

— А какую философию жизни или религию вообще вы принимаете?
— Философию Леры Германики.