Известных поэтов-песенников у нас – раз, два и обчёлся. Но Александр Шаганов за двадцать лет «нарисовался» так, что не сотрёшь. Нет, он не выпячивает себя, не старается «торговать лицом». Говорит: всё равно тишь кабинетная — родная стихия. Но что же делать, если строчки вырвались из кабинета наружу, и подхватила их вся страна...

Беседовал Дмитрий Тульчинский

— Александр, вы учились в совершенно «непоэтическом вузе» — Инcтитуте связи. О высоком тогда не эмышляли?
— Я поступил в Институт связи потому, что он находился недалеко от моего дома — раз, там была военная кафедра — два. Да и вообще, в то время очень мало было гуманитарных вузов, а поступить, скажем, в литературный имени Горького считалось сродни полёту на Луну. Родился я на московской окраине, в обычной семье: не было у нас в роду ни художников, ни музыкантов.

— Но поэт появился.
— Позже. А тогда я получил нормальную мужскую профессию — инженер электросвязи. Правда, лет в 14 я уже точно знал, чем буду заниматься: писал первые стихи, пусть и были они совершенно наивные, подражательные...

— Можете процитировать что-то из раннего? Некоторые, знаете ли, стесняются...
— За давностью лет, конечно, многое забывается. Но вот, например, такие строчки:

Я хотел бы жить в том месте,
Где сходятся все дороги,
Где нет ни на миг тишины
От раздоров и вечной тревоги.
Не понять мне тех людей,
Что стремятся к теплу и покою.
В мире мы живем только раз,
И зачем тишина нам с тобою?..

Если не ошибаюсь, это первые мои стихи.

— Что ж, вполне себе романтические. Соответствующие духу и времени.
— Да, но я хотел писать именно песни, потому что тогда у тебя появляется аудитория — хотя бы человек десять: одноклассников, друзей по двору. И мои песни играли какие-то самодеятельные коллективы, школьные ансамбли — больше никому это было не нужно. Дальше случилась перестройка. То, что вчера было нельзя, стало можно. И всё это пригодилось, мои песни зазвучали.

«Я не Моцарт, чтобы “раз, и на матрас„»

— Ваша фамилия впервые прозвучала в связке с группой «Чёрный кофе». Интересно, многим предлагали свои тексты, прежде чем на всю страну прогремела «Владимирская Русь»?
— Многим, безусловно. Я ходил на разные концерты, по мере возможности знакомился с популярными исполнителями. Каким образом? Заходил за кулисы, говорил: «Здрасьте, я Саша Шаганов, начинающий поэт. Вы не могли бы посмотреть мои стихи?» К Лёше Глызину так подходил, к Славе Малежику. И, в общем-то, никому это было не нужно. А группа «Чёрный кофе» тоже тогда только начинала — её не транслировали по радио, не показывали по телевизору. Помню, кто-то дал мне телефон Варшавского: я позвонил, продиктовал Диме «Владимирскую Русь». Стихи ему очень понравились, он быстренько написал мелодию. И вдруг случился такой успех. Вы знаете, тогда ещё я понял, что держаться надо людей, которые находятся с тобой в одной творческой весовой категории и желательно — в возрастной. Это очень важно. Многие авторы думают: сейчас мою песню споёт популярный исполнитель, и я стану «мама, не горюй». Так бывает тоже, но крайне редко. Всё-таки более устойчивый успех — когда проходишь весь путь с исполнителем вместе. Так было и с «Чёрным кофе», и с «Любэ», и с Димой Маликовым. А «большие» артисты того периода все равно остались для меня людьми из телевизора, небожителями.

[youtuber youtube='http://www.youtube.com/watch?v=DXtXy6uENmc']

— У вас есть песня, исполненная Аллой Пугачёвой, но об этом чуть позже. А вот когда «Владимирская Русь» стала в стране хитом номер один, что подумали? «Я бог, я гений»?..
— Вы знаете, той песне я очень благодарен. Успех её как бы подтвердил то, что все мои планы и намерения в жизни были не напрасны. Потому что, естественно, я сомневался. Песню эту, кстати, я написал, когда мне было 17 лет. Помню, сдал первую сессию в институте, поехал слоняться по вечерней Москве, зашёл в кафе «Лира». Когда возвращался домой, крупными хлопьями шёл снег, и как-то сами собой сложились такие строчки:

Деревянные церкви Руси,
Перекошены древние стены.
Подойди и о многом спроси,
В этих срубах есть сердце и вены...

Очень красивый и щемящий образ. А зазвучали они спустя четыре года. За что тоже я благодарен судьбе. Если бы случилось день в день, наверное, я бы просто «забил» на учёбу. Потому что, боюсь, неокрепшие мозги первокурсника не устояли бы перед тем обилием хвалебных слов. Скажем, на премьере «Владимирской Руси», сидя в зрительном зале, я услышал, как один мой сосед говорит другому: «Слушай, какая песня!» Ощущение, которое сложно передать. Но я не подумал: я гений, я бог. Нет, сказал себе: надо идти дальше, надо сочинять.

— Тогда рок был в фаворе, к попсе относились презрительно. Мол, что это такое: лютики-цветочки, любовь-морковь? Рок — вот где поэзия! И как можно было после «Чёрного кофе» писать для Димы Маликова?
— Да, это у нас традиция такая, не очень хорошая, — всех разложить по полочкам. Ладно зрители, но однажды глубоко мною уважаемый Константин Никольский выразил мне глубокое порицание. Мы были знакомы, от лица старшего товарища он поприветствовал тот успех, который случился с песней «Владимирская Русь». Спустя время встречаю его на одном рауте: подхожу, здороваюсь. Он смотрит на меня удивленными глазами и говорит: «Слушай, ну Маликов ещё ладно, но песня для «Любэ», которую ты сочинил, это вообще за гранью добра и зла».

— «Ты агрегат, Дуся», что ли?
— Нет, «Батька Махно». Помню, после этих слов по-юношески расстроился. Но я не делю аудитории, для меня совершенно логично писать и те, и другие песни. Главное — чтобы людям нравилось. Больше скажу: я люблю все свои стихи. Даже очень неудачные, которые наверняка тоже есть. Потому что достаются они мне нелегко, нет у меня таланта Моцарта, чтобы «раз, и на матрас».

«Пугачева сказала: теперь популярным станешь»

— А теперь вернёмся к Пугачевой. Какую песню вы ей написали?
— Песня называлась «Кристиан». Но я не считаю, что она стала событийной в жизни Аллы Борисовны.

— Но для вас песня, исполненная примадонной, — это пик карьеры?
— Нет, конечно. Хотя, безусловно, мне приятно, что в её антологии есть песня на стихи Александра Шаганова. В тот период мы часто общались, Алла Борисовна здорово помогла нам с группой «Любэ», которую пригласила на «Рождественские встречи», я показывал ей многие свои песни. Но, во-первых, у меня мало текстов, что называется, для женского вокала.

[youtuber youtube='http://www.youtube.com/watch?v=__yxLN_LJhM']

— Да, вы не Резник, вы другой.
— Конечно. И с песней «Кристиан» случайно всё вышло, тут нет никакой моей заслуги. В том плане, что был найден клавир — на студии у Челобанова где-то завалялся, — и они записали песню, не зная даже автора слов. Позже выяснили. И был очень трогательный звонок примадонны мне домой. Лето. Я — такой молодой популярный сочинитель песен. У меня какие-то друзья в гостях, девчонки. И телефон звонит постоянно, не умолкая. Говорю одной подружке: бери трубку, спрашивай, кто это, и говори, что меня нет дома. Монотонно весь вечер она повторяет одни и те же слова. И вдруг — у неё в глазах такое удивление! Ни слова не говоря, протягивает мне трубку. И я слышу голос Пугачёвой: «Саша, ты где?» Я растерялся: «Дома». — «Понимаю, что дома. Дом твой где?» — «На Рязанском проспекте». — «Слушай, мы сейчас записали твою песню. Срочно приезжай ко мне на Тверскую». Судорожно начинаю собираться, а сам думаю, что за песня? Вообще ни сном, ни духом. Приезжаю к Пугачёвой домой, а там звучит «Кристиан». «Твои стихи?» — спрашивает. — «Мои». — «Ну, я тебя поздравляю. По-настоящему популярным станешь». Потом мы вместе поужинали: Серёжа Челобанов, Алла Борисовна. Замечательно посидели. Была ещё одна история, с другой песней. Уж не помню год, самое начало 90-х. Мы с Матвиенко написали песню «Подари мне вечерок-вечерочек», я показал её Алле. «Знаешь, — говорит, — эту песню я могла бы спеть». — «Алла Борисовна, — я смутился, — мы уже отдали её, будет петь Женя Белоусов».— «Женя — хороший певец, он справится, конечно. Но я могу сделать так, что эта песня... Ты даже не представляешь, как я могу её спеть, какой у нее может быть успех». — «Вы знаете, мне как-то неловко, я должен поговорить с композитором». То есть стрелки перевел. Упёрся, в общем. В силу своих юных лет, что ли. Да и Женьку неудобно было подводить — мы дружили. Она говорит: «Знаешь, делайте, конечно, как сочтете нужным. Но мне кажется, спустя некоторое время ты пожалеешь».

— Была права?
— Не знаю даже...

— А она, видно, к вам с симпатией относилась. Был шанс войти в свиту, стать, так сказать, придворным поэтом?
— Нет, ну, во-первых, не такой я человек. Знаете, как: все думали, что это была природная скромность, а на самом деле — врождённая застенчивость. Видимо, из этой я породы. Всегда был сам по себе, для меня важнее дело, работа. В общем, служенье муз не терпит суеты — так, наверное.

«Скажешь: «Атас!», и все понимают»

— С Игорем Матвиенко вы работаете уже больше двадцати лет. А познакомились как?
— Ну, как: я писал свои первые песни, он делал свои первые проекты: «Класс», «ЧП» они назывались. Так, в общем-то, и познакомились. Потом стали писать песни для новой группы, у которой даже названия не было. Матвиенко, он же из ВИА «Здравствуй, песня» вышел. Когда перестройка началась, филармонии все развалились, вслед за ними сгинули и принадлежавшие им коллективы. Все музыканты из «Здравствуй, песня» неплохо устроились: Олег Кацура в «Весёлые ребята» перешёл, Серёжа Мазаев — в «Автограф», кто-то уехал за границу. И единственный, кто остался не при делах, был Коля Расторгуев. Вообще, если говорить откровенно, разглядеть тогда в Коле будущего народного артиста не представлялось никакой возможности. Познакомились мы на репетиции. С мороза заходит: крепыш такой, румяные щёки. Вот для него мы с Матвиенко песни и писали, группа «Любэ» в итоге получилась. Вообще, конечно, это большая удача — что мы с Игорем познакомились. Такая большая работа сделана. И, надеюсь, ещё ждёт впереди. Вы знаете, нас судьба в тот период даже в географически бескрайней Москве поселила на расстоянии одной остановки друг от друга, — наверное, чтобы время не тратили на передвижения, а сочиняли как подорванные.

— Песню делают несколько человек, а слава вся достается исполнителю. Не обидно?
— Ну, во-первых, все сочинители — люди теневые, кабинетные. И всё-таки мне уже не 20 лет, чтобы тешить своё больное самолюбие. Я считаю, здорово, если песни твои пригодились и были услышаны. Авторские отчисления получать — тоже очень приятно. Но самое большущее счастье — понимать, что твои песни знает огромное количество людей. Пускай даже тебя с ними не идентифицируют. Правда, я очень рад, что не приходится объяснять: знаете, это та песня, которая, ну, вы помните... Нет, скажешь: «Атас!», и сразу всё понимают.

— Зачем же сами стали петь?
— Во-первых, это пропаганда своих песен. Например, завтра я еду петь в Донецк. Если бы не выходил на сцену, когда бы ещё там оказался? Потом, чего уж скрывать, бюджет семьи тоже аплодирует от оного. А вот такая вселенская слава, которая сопровождает популярных исполнителей, мне не нужна. Тот же Расторгуев пройдёт сейчас по улице. Не растерзают, конечно, но все будут смотреть-пялиться, а это тоже большая нагрузка для человека.

— Вам трудно было решиться на первый шаг к микрофону?
— Перебороть себя, свою природную скромность, конечно, было сложно. Но я себе говорил, что это хороший опыт: если уж сочиняю песни, должен побывать в шкуре исполнителя. И, помню, был концерт в Сургуте. Я вышел, почитал стихи. А потом спел одну песню под «минусок». И благодарная сибирская публика мне стала аплодировать, цветы подарила. Думаю: ну, так совсем другая история — чего стихи-то читать?.. В общем, пою. А сейчас ещё и продюсером стал — делаю новый проект: группа девичья, «Сеть» называется. У меня есть песня «Ребята с нашего двора», а это будет — «Девчата с нашего двора». Записали пластинку уже, сняли клип...

«Певцам не завидую»

— Интересно, а что вы к певцам испытываете? Завидуете, жалеете их? Примеры-то не самые приятные перед глазами: Жени Белоусова давно уж нет, Сорина тоже...
— Вообще, задумываешься об этом, конечно. Коварная профессия. С одной стороны, — успех, цветы. С другой — такая постоянная колесница: поезда, гостиницы, смена часовых поясов. Всё это влияет: и срывы какие-то случаются в жизни, и боль. На самом деле, я их всех люблю. К артистам отношусь с пониманием, готов многое им прощать. Но вообще, это очень непросто, конечно: ощутив славу, пройдя медные трубы, остаться тем человеком, которым ты пришёл на этот свет. В качестве удачного, так скажем, примера того же Колю Расторгуева могу привести. Как-то говорю ему: знаешь, Коль, бывают такие случаи — написал текст для начинающего певца, продиктовал строчки, минут через десять он звонит и говорит: «Слушай, это мне категорически не подходит». Ну ты попробуй за фортепиано сесть или хоть ночку переспи с этой песней! Не звони через десять минут! Я же трое суток сидел, сочинял, думал о тебе. Знаешь, говорю, я поразился: сколько песен для тебя написал — ни разу ты мне не звонил и не просил что-то переделать. А наверняка же были какие-то строчки, которые тебе не очень хорошо пелись. На что Коля потрясающе ответил: «Во-первых, если вы там с Матвеем сочинили, а я чего-то не понял, — это только мои затыки. Я должен въехать, как-то разобраться. А во-вторых, — сказал он достаточно канцелярским языком, от чего стало ещё более трогательно, — я всегда был уверен в качестве литературного материала».

— Тогда закончим как раз литературным материалом. Вы фильм «Попса» видели?
— «Попса»? Краем глаза.

— Там персонажи легко узнаваемы. Есть, например, некий знаменитый поэт-песенник. Вдохновенный, восторженный, вихрастый. Явный намек — нет, не на вас, на Илью Резника. В одной из сцен он начинает заигрывать с начинающей певицей, засыпает её рифмами, строчками. Та говорит: «Извините, а вы настоящие стихи не пробовали писать?» Поэт обиделся, выгнал её из дома... Если я вам задам такой же вопрос, что скажете? Вы стихи не пробовали писать?
— Одна из моих задач — писать тексты, которые не только были бы напевны, легко ложились на музыкальный лад, но и в книжном варианте не воспринимались бы как какие-то самоделки, конструкции. Мне кажется, во многом мне это удаётся. Потому что выходят сборники мои поэтические: вполне пристойные, их можно читать. Хотя опять же не мне судить.

— Но поэтом вы себя называете?
— А почему нет? Есть огромное количество книжных поэтов, которые очень бы хотели написать какую-то простую, но такую нужную всем песню. Однако в силу склада дарования им это не удаётся. Вообще, это такой спорный спор: кто лучше — народный артист, выходящий на эстрадные подмостки, или народный артист, поющий в консерватории? И тот, и другой, по-моему, необходимы, важны. А потом пути всех истинных творцов всё равно ведут в одну обитель...