В свои тридцать с небольшим она — ветеран ТВ. Аж с прошлого тысячелетия в кадре. Семь лет вкалывала на «Фабрике», штамповала «звёзд» различного калибра. Но вот на «фабричной» проходной повесили амбарный замок, и теперь мы почти не видим Яну на рабочем месте. Зато слышим. В этом сезоне популярная телеведущая стала «голосом» программы «Моя родословная». А что: дом построила, дочку родила. Теперь «высаживает» генеалогическое древо.

Беседовал Дмитрий Тульчинский

«С Инной Чуриковой нас разделяет тысяча километров»

— Яна, насколько хорошо вы знаете свою родословную?
— До прабабушек-прадедушек. По папиной линии предки были из купеческого сословия, по маминой — казаки. Надо, конечно, ещё покопаться. Но я хочу сказать, что благодарна этой передаче, в том числе и за возможность лучше узнать свою родословную. Потому что в процессе работы над программой мы отметили трёх-четырёх нормальных историков, — не крыс архивных, а вменяемых живых людей, которым действительно нравится их работа и у которых глаза загораются, если они находят какую-то очередную зацепку. И я к ним обязательно ещё обращусь.

— Наверное, — раз уж упомянули казаков, — интересно было бы дойти до Ермака Тимофеича, вашего прямого предка?
— Нет, если верить легенде, то прародитель мой, от которого пошла наша фамилия, — былинный богатырь Чурила Пленкович. Он, конечно, не такой распиаренный, как Добрыня Никитич или Алёша Попович, но и у него были какие-то подвиги мощнейшие. Что тоже мне предстоит ещё установить детально, поскольку ни облика этого Чурилы, ни каких-то его отличительных черт молва не сохранила.

— Но одну вашу «родственницу» все мы знаем. Лет десять назад, когда вы только появились на ТВ, все просто были уверены, что вы дочка Инны Чуриковой. Тем более, похожи.
— Да, я потом только осознала, что эта народная уверенность базируется именно на внешнем сходстве, посмотрев внимательно фильм «Начало» и на себя в зеркало. И с некоторых пор ни я, ни Инна Михайловна уже не разубеждаем людей.

— То есть Чуриковы теперь не чураются своего родства?
— Чего же чураться?.. Наверное, если бы я захотела идти в театральный, мне было бы проще это сделать, чем поступить на журфак. Хотя не знаю, — может быть, наоборот. Сравнивали бы постоянно с великой «мамой»: вот тут недоигрывает, нет в ней маминого масштабу... Или: яблоко от яблони недалеко падает, но катится. А поскольку у нас совершенно разные виды деятельности, то и сравнивать бессмысленно. Я просто рада, что никогда не «ездила» на этой фамилии и что она — моя настоящая. А если кто не верит, я всё время паспорт предъявляю.

— Да уже, думаю, никто и не сомневается. Но непосредственно с Инной Михайловной вы этот момент обсуждали?
— Обсуждали. Но у неё предки совсем из других мест, из Бугульмы. А у меня казаки. То есть тысяча километров нас разделяет. И мы так и не поняли, где должны пересекаться.

— А купцы по папиной линии чем и где торговали?
— Вот это пока непонятно, эту задачку мы зададим ещё нашим друзьям-историкам... Забавно, кстати, наблюдать за вытянувшимися лицами героев программы, которые вдруг узнают о своих предках то, чего даже предполагать не могли. Мне очень понравилось лицо Дмитрия Диброва, когда девушка-историк «предъявила» ему прапрабабушку, которая была крепостной и родила шестерых детей. Дибров думает: так, что же это такое? Тот — Александрович, этот — Николаевич, другой — Иванович... «Слушайте, а что у неё все дети с разными отчествами?» Ну, говорят ему, значит, у них у всех разные папы. «Хороша ж была Акулина Тимофеевна».

— А шокирован был кто-то? Кто-нибудь узнал нечто та-а-акое?.. А-ля мексиканский сериал?..
— Лиза Боярская. Когда узнала судьбу своей прабабушки. Там действительно был момент абсолютного шока. Её прабабушка Елизавета Сегенюк была дочкой главы госбанка Российской империи и вышла замуж против воли отца за священника. С приходом советской власти этого священника сослали в Суздаль — там, в здании бывшего монастыря, была тюрьма НКВД. И там же его расстреляли. Прабабушка об этом не знала и каждый вечер ждала мужа. Накрывала на стол, готовила его любимый борщ — вдруг он придёт. Так продолжалось 20 лет, до самой её смерти. И выяснилось, что одна из сцен фильма «Адмирал», — в котором Лиза практически и сыграла свою прабабушку, отправившись за адмиралом Колчаком, — снималась на территории этого самого Суздальского монастыря.

— Роковое совпадение? Или пиар-акция Первого канала перед показом сериала «Адмирала»?
— Нет, всё по-честному — Лиза там рыдала в кадре. Это не подделаешь.

«Теперь уже можно кого-нибудь и поучить»

— Яна, а быть голосом программы «Моя родословная» после семи «Фабрик» — это по-честному? Наверное, было бы логично, если бы вы, такая известная и популярная ведущая, появлялись и в кадре?
— Да не надо мне там появляться! Нет, в этой программе точно не нужен ведущий в кадре, он просто всё испортит. Кто бы это ни был. Там просто не о чем разговаривать с героем — он сам общается со своими предками, и этот разговор куда серьёзней. А потом, у меня есть проекты, где я в кадре, и я, в общем-то, не страдаю от того, что меня не видят. Есть программа «Хочу знать», где Михаил Ширвиндт читает письма от зрителей и потом говорит: а ответит на ваш вопрос, уважаемая Марья Иванна, Яна Чурикова, которая специально для этого поехала в город, условно говоря, Переславль-Залесский. И таких ведущих у Миши человек пять: я, Дима Дибров, Саша Ф. Скляр, ещё кто-то... Очень, кстати, оказалась интересная работа, мы бесконечно мотаемся по командировкам.

— И вам хватает? Вот этой малой дозы телевизионного наркотика?
— Наркотик телевизионный — это очень относительная штука. Телевидение — наркотик, когда ты юн и тебе хочется всегда быть в центре внимания.

— А вы не юны?
— Я молода, скажем так. И настолько телевизионный человек по природе своей, что прекрасно понимаю: есть много разных видов работы на ТВ, которые я могу квалифицированно выполнять. Сейчас уже сочла, что можно кого-нибудь чему-нибудь и поучить. И я преподаю телевизионное мастерство в Школе эстрады, кино и телевидения, я там художественный руководитель.

— Неужели в 30 лет пора на тренерскую работу?
— Да слушайте, нет здесь никакого противоречия. Просто жизнь такая штука — сегодня пусто, завтра густо. Посмотрите на Пельша. Валдис очень переживал, что нет его в кадре. А в этом сезоне у него аж две премьеры.

— Да, Пельша долго не было. И чтобы вернуться в «ящик», наверное, и на ринг пойдешь, и в цирк. Думаете, ради этого всё?
— Нет, дело, наверное, в другом, — дело в том, что мальчики просто болезненнее воспринимают такие вещи.

— Если вспоминать актрис, то всё как раз наоборот. Это они сходят с ума, если не звонит телефон.
— Ой, у меня телефон просто разрывается, иногда даже не подхожу к нему, потому что слишком часто звонит. И я не могу сказать, что жизнь моя стала скучнее и размереннее — ничего подобного. У меня был период, во время беременности, когда я переживала: боже мой, что же будет дальше?! А когда мои опасения не подтвердились и появилось огромное количество дел, мне просто некогда стало грустить по этому поводу.

— А восьмой «Фабрики» не будет?
— Откуда я знаю? Мы после первой думали, что второй не будет. Но нашёлся продюсер, который смог потянуть такой огромный проект. Если мы сейчас попытаемся проанализировать ситуацию, то семь «Фабрик» вобрали в себя, наверное, всех масштабных продюсеров. Если вдруг найдется человек, который сможет взвалить на себя эту махину, а потом ещё нести ответственность за людей, которых он принял, — тогда «Фабрика» будет. Пока такого человека я не наблюдаю.

«Первую «Фабрику» вспоминаю с содроганием»

— Как вы относились ко всем этим «фабрикантам»-полуфабрикатам? С симпатией, с иронией, с сочувствием?
— Да я как-то вообще ко всем нормально отношусь. Особенно, если мы работаем вместе. Но первый эфир вспоминаю, конечно же, с содроганием. Я не очень-то понимала, что, собственно, должна делать, да и никто не понимал. Тем более, у меня тогда был такой период — я вдруг резко начала худеть, перестала есть...

— А худые все злые.
— А худые все, конечно же, злые. Но у меня ещё и начала отказывать память, и я с ужасом поняла, что не помню, как кого зовут. Господи, боже мой, думаю, какой кошмар! Для меня это было дико — я всегда легко запоминала стихи, поэмы учила, то есть никогда у меня такой проблемы не было. С тех пор я стала ярым пропагандистом того, что не нужно доводить себя до истощения, к чему всех девушек призываю, потому что анорексия — это не выход... Короче, на первой «Фабрике» нужно было понять, что это за формат вообще. Должна отметить следующую тенденцию. Западное телешоу, попадая на российскую землю, по определению не может выглядеть так же. Нашему зрителю скучно, если просто люди живут в доме и чего-то там делают, — нам это на фиг не интересно. Начиналось у нас все а-ля «Большой брат» — люди на кухне шинкуют капусту, разговаривают. Мы писали 24 часа, нарезали куски «лайфа» и из этого делали передачу. Рейтинг был вообще ноль — люди не понимали, почему они должны это смотреть — кто эти ребята, о чём они вообще? В результате по ходу пьесы стали менять концепцию. Решили, что российский зритель, самый читающий когда-то, от этого самого процесса чтения, видимо, усвоил любовь к тому, что должна быть некая драматургия. И если мы показываем 15-минутный отчёт о жизни этих детей, то должны сделать так, чтобы в этих 15 минутах была завязка, кульминация и развязка. То есть это должно стать практически мини-сериалом. И передачи стали интересные, люди начали присматриваться. И у героев наших появились какие-то лица человеческие. Девочки стали записываться в фанатки мальчиков из группы «Корни». То есть всё стало происходить так, как должно было. А потом у этих самых детей, которые сначала подумали, что на них свалилось огромное счастье — «Ой, меня узнают!», «Ой, у меня просят автограф», — началась звёздная болезнь. Которая там же, в «Звёздном доме», быстренько обламывалась. Потому что надо идти дальше, надо работать, надо поддерживать проект. В общем, очень много пережили тогда и дети, и телезрители.

— В «звёзды» выбились единицы. А несчастных судеб перед вашими глазами много прошло?
— Мне очень понравился подвиг, я бы даже так сказала, девочки из первой «Фабрики» Жанны Чарухиной — её сейчас никто и не помнит. Потому что Жанна Чарухина была из тех, кто понял сразу: это не моё, я не туда попала. Я не хочу славы, мне она не нужна, это была просто ошибка. Она просто не выдержала и добровольно ушла с проекта.

— Это, быть может, лучший из всех вариантов. Вспоминая Никиту Малинина, Соню Кузьмину...
— Никита? Кстати, видела недавно его клип, где он поёт на турецком, — так что, может, осваивает смежные рынки. Давно не видела Руслана Курика и Гену Лагутина, которые сами сочиняли песни и подавали большие надежды. Как и Олега Добрынина, бывшего солиста «А-Меги». «Фабрика» могла стать его стартом в сольной карьере. Но не получилось. Да сколько было таких. И всё-таки каждый из них в итоге внес какой-то вклад в развитие проекта и, надеюсь, сделал для себя выводы, на основании которых можно жить дальше.

«Мой дом — моя крепость»

— Пять лет — большой кусок в жизни. Не скучаете по «Фабрике», по тому периоду?
— Да, когда проезжаю по Дмитровскому шоссе мимо дома номер 80, сердечко иной раз немножко ёкает. Конечно, работа на большом проекте структурирует жизнь. Но есть и обратная сторона медали — когда проект заканчивается, на следующий же день просыпаешься опустошённый, с мыслями: боже мой, а что же дальше? И это состояние тоже немножко попугивает. Так что меня, честно говоря, удивляют вопросы типа: «Фабрики» больше нет, как же вы, бедненькая?» Да лучше всех! Есть чем себя занять.

— Некоторые некогда жутко востребованные телеведущие наоборот в этом кайф находят. На словах, во всяком случае. В том, что время освободилось, время — для просто жизни. Может, это как раз ваш случай?
— Мой случай — даже в период загонов не быть в состоянии загнанной лошади, находить время на то, чтобы жить. Книжечку почитать, погулять...

— Но у вас освободилось время для самого главного — вы стали мамой.
— А я не могу сказать, что мы с мужем занимались каким-то глобальным планированием, сидели с календариком и высчитывали. Нет, всё произошло спонтанно.

— Когда женщина становится матерью, мир для неё переворачивается. Случилось с вами такое?
— Это, наверное, случается с каждой женщиной. И тогда ты начинаешь названивать подругам и спрашивать: а как, а у тебя что было? И все говорят: да забудь всё, чему тебя учили, потому что отныне всё будет абсолютно по-другому. Так произошло и со мной. Но, поверьте, совершенно безболезненно. Я, скажем так, изначально была ориентирована на то, что кроме моего эго есть ещё и другие. Да, теперь у меня семья. И, может, поэтому я лишена какой-то истерики на тему телевидения.

— Тем более, маме всегда есть чем заняться. Да и приоритеты, наверное, меняются.
— Знаете, у Толстого есть отличная сцена в «Войне и мире». Меня ещё в школе зацепило описание того, как Пьер Безухов нянчится с ребёнком и понимает, что попа малыша умещается у него на ладони. Наверное, лучше, чем Лев Николаевич, это состояние не опишешь. А насчёт приоритетов... Могу сказать, что ещё до того, как стала матерью, я все эти приоритеты для себя распределила. Не может быть карьера — и всё. И ты несёшься только вперёд, сломя голову. Скакать по трупам, по служебной лестнице — это всё полный бред, нельзя загонять себя в такие рамки. Особенно женщине. Потому что гонка закончится когда-нибудь, рано или поздно. И с чем ты останешься?.. Так что мне сложно определить какие-то изменения в себе. Может быть, я стала менее экстремальной. Да, пожалуй, что так. Прыгать с парашютом я забросила ещё до рождения дочки, нырять на большие глубины — технический дайвинг имею в виду — я, наверное, уже не буду. Это, скажем так, ответственность за кого-то ещё. Чего, кстати, напрочь лишены мужчины. А я так и остановилась на отметке 107 метров, мне её хватает для личных амбиций.

— До Пельша с Макаревичем далеко, наверное?
— Нет, кстати, 107 метров — это глубже, чем Пельш. Валдис остановился на 103-х. Но я дала ему фору, я вышла из игры, так что он может смело меня догонять и перегонять. А Андрей Вадимович, кстати, вообще решил не получать технарскую лицензию, остановился на обычной любительской карточке. А зачем, говорит, — я имею право нырять и видеть всё, что вижу, мне не надо забиваться на глубину. Нормальная позиция.

— Мы с вами договаривались заранее, что о личной жизни вы распространяться не будете...
— А я вам объясню, почему. Потому что в моём понимании — если ты публично говоришь о своей личной жизни, значит, она тебе не так уж и дорога. А нам с мужем всё это очень дорого, поэтому и ставим вот эти заборчики. Охраняем то, что только наше.

— Раньше, Яна, о своей личной жизни вы распространялись куда более охотно. Значит, прежде вам это было не так уж и дорого?
— Теперь я могу сказать и так.

— Может, с Денисом впервые вы почувствовали, что у вас — семья?
— Так скажу: впервые почувствовала, что это надо охранять. «Мой дом — моя крепость». Прекрасная фраза!